— Ирвин, я…
Договорить не успела, он развернулся и направился к выходу из залы. Так быстро, что я даже не успела коснуться его руки.
— Ирвин, постой! Пожалуйста!
Хотела бежать за ним, но мне постоянно попадался кто-то на пути. То граф, глядящий на меня с выражением брезгливого недоумения, то Лина с широко распахнутыми глазами, то гости. Я не запоминала лиц, просто пробивалась сквозь удушливое полотно платьев и фраков, не выпуская Ирвина из виду. Я должна его догнать! Должна объяснить, что все это ужасная ошибка. «Девушки» здесь не должно быть, ведь она в музее искусств, и я вовсе не хотела никого позорить.
Тем более его!
Ирвин взлетел по лестнице и скрылся за захлопнувшимися дверями, а мне, наконец, удалось добраться до ступенек. Я вязла в них, как в непроходимой топи, ноги становились тяжелыми, пока не добралась до середины лестницы. Кто-то схватил меня за шарф, чтобы удержать, я рванулась — и прохлада впилась в обнаженные плечи. Зато двигаться стало проще: пролетев мимо разгневанного церемониймейстера, я выбежала из зала.
— Ирвин!
Долгое эхо разнесло мой крик по коридорам. Шаги донеслись из левого крыла и я, не раздумывая, нырнула туда. Холл Вудвордов сменился длинным темным коридором, в который я бросилась вслед за ускользающими шагами.
— Ирвин!
Поворот — и я на полном ходу врезалась в… Ормана. С силой влетела в него, но он даже не пошатнулся, только жестко обхватил мою талию, не позволяя отстраниться.
— Значит, Ирвин. — Хрипло произнес он.
А потом одним движением толкнул к стене, и мы снова оказались в нише. Темнота обрушилась пологом, запечатывая непроницаемым барьером потайных стен.
— Отпустите! — выдохнула я. — Отпустите, или я…
— Будете кричать? Да. Звать на помощь? Бессмысленно.
— Ирвин…
— Он не придет. Никто не придет.
Он без труда удерживал мои запястья за спиной. Прижимая их к талии, вжимая меня в себя так плотно, что я едва могла дышать. Едва могла дышать и двигаться, словно меня сковало по рукам и ногам невидимыми цепями.
— Здесь никого нет. Кроме нас.
Осознание обрушилось горячей, удушающе-жаркой волной. В жизни не представляла, что может быть так горячо от самых обыкновенных слов. От голоса: низкого, глубокого, затягивающего во тьму яростно и неумолимо.
«Здесь никого нет. Кроме нас».
— Здесь полный дом гостей…
— В музее искусств?
Музей искусств? Как… как я могла очутиться в музее искусств, если только что вышла из бальной залы Вудвордов?
— Никак. — Затянутая в перчатку ладонь скользнула по щеке. — Разве что во сне. Знаешь, чем хороши сны, Шарлотта?
Из-за сомкнувшейся над нами темноты все чувства обострились стократно. Я слышала наше дыхание. Мое — участившееся, и его: сильное, глубокое, ровное. Обжигающее шею, скользящее по коже, играющее выбившейся из прически прядью.