Передай привет всем твоим товарищам. Готовим еще одну посылку, и я уже начинаю спорить с мамой — что посылать?»
От Зои (шестое):
«…Саша мне обо всем написал, далее с такими подробностями, что читаешь, как повесть или рассказ. И про тебя тоже, очень много и подробно. Напиши мне, пожалуйста, что он любит, и мы с девчонками соберем ему посылку ко Дню Советской Армии. А то обидно: все получат, а он — нет… Ладно?
У меня много работы. Сейчас ремонтируем всю улицу Воинова. Нагнали техники, остановили движение, а сроки очень короткие. Работаем весь световой день. Холодно, правда, но зато стараешься быстрей работать, и становится теплей.
Может, помнишь такую фамилию — Мшанский? Я звонила ему по твоему телефону, когда мы познакомились. Так вот этого Мшанского мы все-таки одолели. Я сама написала в райком партии, и к нам в Фасадремстрой пришел сам секретарь райкома. Было бурное собрание, и теперь Мшанского нет. Может, поэтому мы тоже так быстро и легко работаем. Приедешь — обязательно сходи на улицу Воинова. Она сейчас такая, как будто ее только что построили…»
Прошел февраль. В середине марта начались теплые дни, и снег осел. У подножий сосен образовались глубокие лунки. На скалах снег растаял совсем, и камни стояли, поблескивая, как лакированные. Это была еще не весна, но уже и не зима. Впервые в жизни я с такой остротой чувствовал этот переворот в природе — просто потому, что в городе он почти неощутим и проходит незаметно.
Здесь я замечал все и радовался рдеющим ветвям краснотала, оживленным перестукиваниям дятлов на старых деревьях, а две синички, бог весть откуда взявшиеся здесь, вообще показались какой-то родней. Они все время вертелись возле дома, и Ленька вынес им кусочек сала.
Я видел: он тоже наслаждается и погодой, и поворотом на весну, и этими синичками. И Сашка, и Эрих, и сержант — тоже. В нас появилось что-то новое, чего я еще не мог определить словами. Мы раздевались до пояса и сидели в затишке, за баней, а солнце пекло — да, да, пекло по самому настоящему! — и на белых плечах Эриха сразу же выступили рыжие пятна веснушек. Мы словно бы купались в этом солнечном мире, впитывали его в себя; нам осточертели керосиновые лампы, февральские вьюги и темень; мы срывались как полоумные и устраивали бой в снежки, хохоча бог весть от чего.
Один Костька не принимал участия в этой весенней вспышке радости. Он ходил бледный, с ввалившимися глазами, и мы не сразу заметили это.
— По-моему, Костька болен, — сказал Ленька Сырцову.
— Он ничего не говорил?
— Надо спросить.
Он пошел к Костьке, я увязался за ним.