— Я с тобой серьезно говорю, Володька. Ты попробуй меня понять… После всего того, что со мной было, — вдруг такое письмо. Как от родной сестры…
— Ну, у вас не очень-то родственные чувства, по-моему, — усмехнулся я.
— Не надо так, — поморщился Головня. — Пока я очень благодарен ей за тепло, вот и все. Это самое главное, чем я дорожу. И тебе благодарен…
— Брось, я-то при чем? Или ты хочешь сыграть в благородство и отойти в сторону?
— Нет, — сказал Сашка. — Наверное, не отойду.
— Ну и правильно, — меня занесло, и я не мог остановиться. Сашка сидел на камне, а я стоял под ним размахивая руками. — Не понимаю только, чего ты ко мне в душу с сапогами лезешь? Тебе-то какое дело до меня?
— Ты мой друг.
Все! Весь порох из меня вышел. Мне вовсе не хотелось ругаться с Сашкой. Я сел рядом с ним. Надо же разобраться до конца, а не пускать пену. Зойка все равно никогда не влюбилась бы в меня. Конечно, мне от этого не легче, но должен же я быть человеком. Я косился на Сашку и не понимал, почему это он сильнее, увереннее меня? Но это понимала Зоя.
— Ладно. Остановишься у меня. Я со своими предками уже договорился, — он сделал протестующее движение, и я прикрикнул: — Сказано — у меня, значит — у меня! Возьмешь пятерку и купишь от меня букет. Понял? Остальное — дело ваше.
Я спрыгнул с валуна и пошел к гаражу — спать. Сашка не двинулся. Уже возле дверей гаража я обернулся. Он сидел все там же, на камне, — неподвижный, как памятник на пьедестале. «Ты на меня не очень сердишься?». Дурак! Даже если очень — что теперь изменится? Ничего, кроме того, что потеряю двух друзей сразу…
Мы сдвинули койки к стенам, и спальня стала непривычно большой. Мы сняли шторы с окон, и здесь было непривычно светло. Пахло листвой — с утра Ленька драил пол березовым голичком, а потом сбегал на другой край острова, на поляны, и притащил какие-то цветы. Это он здорово придумал. Цветы стояли на подоконниках в пол-литровых банках из-под гороха со свининой. Другой подходящей посуды у нас не оказалось.
Пока Ленька драил пол и бегал за цветами, мы с Эрихом поехали потрясти сетку. Надо же было сделать артистам какой-нибудь подарок? Но ничего не вышло: на этот раз в сетке была одна окуневая мелочь, разве что только на уху. Жаль.
Мы впервые видели так близко настоящих артистов. Они сидели перед нами на наших облезлых табуретках, в нашей спальне, но от этого ничего не менялось. Мы были в театре и сидели в первом ряду. Не они приехали к нам, а мы пришли в этот театр. И ничего, что артистов только трое, — нас ведь тоже не рота.