— Это ты верно подметила, — похвалил её священник. — И рассказываешь увлекательно. И слогом таким, будто повесть из книги читаешь. Молодец, дочка! Радуюсь за тебя! И что же потом происходило с Михаилом?
— Потом, батюшка, ему, слепому (!), единственному такому арестанту за всю историю этой колонии, доверили работу в архиве: с сортировкой документации тюремной. Слепой ведь лишнего не увидит — не разболтает. А на ощупь каждую бумажку, каждую папку в нужное место определит не хуже зрячего. Такой вот парадокс житейский, батюшка…
Вот и пришло время и Михаилу покинуть стены тюремные. Домой вернулся утром того дня, когда наша встреча состоялась. Оказалось, что в его однокомнатной квартире Толик обосновался. Да не один, а со своей женой гражданской. А мать в деревню спровадил. Даже брата на порог не пустил. Даже стал подозревать, что он сбежал из колонии. Не поверил в досрочное освобождение. Вот и получилось, что Михаил одну ночь переночевал в том самом доме, где я остановилась. А на утро мы в милицию пошли, представили документы об освобождении, рассказали, в чём проблема, и следующую ночь он уже ночевал в своей квартире.
И так мы с ним в тот вечер разговорились, что я у него до самого утра и засиделась… Утром Толик пришёл, меня увидел, стал упрекать, что это я их рассорила и претендую на эту квартиру, а его брат, инвалид, мне вовсе и не интересен. Михаил за меня заступился, из квартиры его вытолкал. А тот сгоряча пообещал его, зека, с этой квартиры выставить на законных основаниях. Мол, «государство выделило, государство и отберёт…»
Марина сделала паузу.
— Спаси, Господи, души рабов твоих грешных! И наставь их на путь истинный! Ибо не ведают, что творят, — помолился отец Илья и перекрестился.
Он налил ей чаю и заметил:
— Вот, Маринушка, каким бывает ад на Земле.
— Да, батюшка. Поняла я, что в жизни мирской тьма и свет так многообразно, так часто пересекаются, что сетями для души неопытной становятся.
— Так не передумала ли ты в эту самую жизнь влиться?
Марина вздохнула и, прислушавшись к зову своего сердца, ответила:
— Не передумала. Хотя, признаюсь, такое решение мне с большим трудом далось. Чувствую, что надо пройти мне путь этот. Понимаю, что и Михаилу, и его старенькой матери, которую он из деревни к себе забрать хочет, я нужна. Невозможно человеку, особенно, такому как Миша, без опоры — без женской заботы жить. Он человек очень эрудированный, бескорыстный, а главное —духовно-ищущий, и испытания житейские его только укрепили в этом. Когда призналась ему, что послушницей при монастыре являюсь, он обрадовался. Мол, вот откуда во мне такая доброта безграничная и кротость. Даже позавидовал по-хорошему. Ибо, будучи в тюрьме, мечтал остатки дней своих земных в жизни монастырской провести. Но прежде надо ему в миру себя полностью реализовать. Попытаться зрение хоть частично вернуть. Писательством заняться желает. Ещё в тюрьме начал, используя шрифт для слепых, повесть писать, где многие сюжеты будут автобиографичными. Он мне читал кое-что — великолепно пишет. Талантливо!