— Хедер? Он мог бы начать немного позже. Дети в Америке не идут так рано в хедер.
— Да? Не уверен. Все равно, будет при деле и перестанет торчать все время дома. И ему не мешает узнать, что это значит — быть евреем.
— Он не так уж много теперь сидит дома, — мать улыбнулась Давиду, — Он совсем забросил меня. А насчет того, чтобы узнать, каково быть евреем, так я думаю, что он уже понял, как это тяжело.
Отец коротко кивнул в знак того, что решение принято.
— Ты поищи строгого ребе. Его надо обуздать немного, раз я этого не делаю. Может быть, это его спасет. Восьмилетний олух, а ничего кроме баловства не знает.
Давиду было только семь. Но эта манера отца прибавлять ему годы, чтобы подчеркнуть его виновность, была давно известна. Он даже перестал этому удивляться.
— Ну, где же чай? — завершил отец разговор.
Маленький, чисто выбеленный домик хедера с озаренной закатом стеной стоял перед ними. Он был одноэтажным, и его окна почти упирались в землю. Окружающие его высокие дома, казалось, в презрении выпячивали свои пожарные лестницы. Дым вился из маленькой черной трубы посередине крыши, а выше мириады веревок для сушки белья сложно переплетались, ловя небо в темную сеть. Большая часть веревок была голой, но некоторые провисли под белым и цветным бельем, капли с которого барабанили по крыше хедера.
— Я надеюсь, — сказала мать, — что ты проявишь большие способности к древнему языку, чем я. Когда я ходила в хедер, ребе клялся, что у меня телячьи мозги. — И она засмеялась. — А я думаю, причина была в том, что мне некуда было деться от запаха из его рта. Дай Бог, чтобы этот не был таким любителем лука!
Они пересекли короткое пространство двора, и мать открыла дверь. Волна дремотного воздуха окутала их. Казалось, внутри было темно. Гул голосов прервался.
Ребе, человек в ермолке, сидевший у окна рядом с одним из учеников, увидел их и поднялся.
— Здравствуйте, — затрусил он к ним. — Я — реб Идл Панковер. Вы хотите... — он провел большими волосатыми пальцами по лоснящейся спутанной бороде.
Мать представилась и объяснила причину визита.
— И это он?
— Да. Мой единственный.
— Всего одна такая звездочка? — он чмокнул и ущипнул Давида за щеку пропахшими табаком пальцами. Давид застеснялся.
Пока мать и ребе обсуждали часы, цену и содержание его учебы, Давид разглядел своего будущего учителя повнимательнее. Он был не похож на школьных учителей, но Давид уже видел других ребе раньше и знал, что он и не должен быть похож. Он казался старым и очень неопрятным. Он носил мягкие кожаные ботинки, похожие на домашние тапочки, на которых не было ни шнурков, ни пуговиц. На нем были мешковатые брюки в пятнах. Полосатая мятая рубашка торчала наружу между поясом и жилетом. Галстук, узел которого съехал к одному уху, свисал из-под грязного воротника. Его крупное лицо блестело от жира. Полный тревог по поводу своих будущих отношений с ребе, Давид все же понимал, что должен подчиниться судьбе. Ведь это отец решил, что ему пора идти в хедер.