Сумерки. На тротуарах мужчины и женщины, идущие уверенной походкой. Дети, бегающие и кричащие, не поддающиеся наступающей темноте.
Люди. На ногах, на костылях, на телегах и машинах. Мороженщица. Тележка с вафлями. Человеческие голоса, движение, пульсация, крики, гудки и свистки. Оживающие пучки фонарей на далеких улицах.
Тела прохожих, словно ветер колеблющие свет витрин. Он вздрогнул, оглядываясь вокруг. Из окна фотоателье на него смотрели увеличенные изображения времени, мумифицированные и жуткие.
С ненавистью и вызовом он посмотрел на окна своей квартиры.
Он нашел себе убежище около молочной лавки, за баррикадой молочных бидонов. Украдкой приблизился он к ближайшему и взялся за ручку на крышке. Металл под его ладонью был холодным. Тяжелый, громоздкий цилиндр. Он потянул за ручку, сильнее. Она шевельнулась, и бидон отозвался гулким звуком. Опять он потянул, дернул...
Кланк!
Длинный, серый черпак выпал из бидона и звякнул о землю. Он встал и поднял черпак.
Берег был пуст теперь. На другой стороне улицы громко кричали дети. Давид выбрался из укрытия и, держа черпак под мышкой, скользнул к Десятой улице.
...Иду! Я иду!..
Наверх, по крутому подъему, слишком крутому для его ослабевших ног, бежал он, уклоняясь от безразличных взглядов редких встречных. Десятая улица. Трамвай, идущий на запад, пересек трассы. Сильный и соленый речной ветер дул в ущелье между домами. Последний уличный фонарь, жужжащий пузырь света. Мрачный, массивный склад, и за ним — мусорные кучи, уходящие к реке.
Он остановился.
...Ты вызвал меня... Ты заставил... Теперь я должен...
Перед ним лежали рельсы. Их блеск постепенно сменялся ржавчиной, и затем ржавчина сменялась камнями, исчезающими в темноте реки.
Слева от него выщербленная кирпичная стена склада закрывала запад, где были люди, справа и сзади поднимался край мусорной кучи. Впереди был конец земли и блеск рельсов.
...Ты заставил меня... Ты сделал меня смелым... Теперь я должен. Я должен это выпустить...
Эти бессвязные слова, вертящиеся в его сознании, казались не его собственными, не стиснутыми в его черепной коробке, а отделенными от него, приходящими из сердцевины мира.
...Ты вызвал меня! Теперь я должен! Теперь я должен это выпустить!..
Внутри Королевского склада на углу Десятой улицы и Ист Ривер старый человек с массивным телом и кривыми ревматическими ногами — Билл Уитни с трудом поднимался по лестнице. В левой руке он держал фонарь, который он рассеянно встряхивал время от времени, чтобы услышать бульканье горючего. В его правой руке, цепляющийся за перила при каждом шаге, был ключ — ключ, которым он подводил часы на каждом этаже, — доказательство его бдительности и добросовестности. Продвигаясь по темной лестнице, освещенной мятущимися бликами фонарного света, он бормотал. Он делал это не столько для того, чтоб населить тишину призраками своего голоса, сколько затем, чтоб не упустить свою медлительную мысль, которую он всегда терял, когда не мог себя слышать: