— Ты?
— Да. Я или ты!
Полными ужаса, затуманенными глазами Давид видел, как тело отца затряслось, голова нагнулась вперед, рот открылся, чтобы говорить, закрылся, опять открылся, отец побледнел, дернулся и, наконец, повернулся и без единого слова затопал по ступенькам в гостиную.
Мать посидела немного, не двигаясь, потом задрожала и разрыдалась, но вытерла слезы.
Иоси стоял, неподвижный, онемевший, напуганный, а кровь текла по его подбородку.
— Посиди минутку, — мать поднялась и усадила Давида на стул. — Иди сюда, бедняга, — обратилась она к Иоси.
— Он ударил меня прямо в нос!
— Ша, — она подвела Иоси к раковине и вытерла его лицо краем мокрого полотенца, — вот, теперь тебе лучше.
Снова намочив полотенце, она подошла к Давиду и посадила его к себе на колени.
— Он первый меня ударил.
— Ну, хватит! Больше не будем об этом говорить, — она прикладывала холодное полотенце к ссадинам на руке Давида. — О дитя мое! — причитала она, кусая губы.
— Я хочу домой, — сказал Иоси, — я скажу маме про вас, — он поднял вешалку с пола. — Подождите, вот скажу маме, тогда вы узнаете!
Он распахнул дверь и, плача, выбежал в коридор. Мать, горько вздохнув, закрыла за ним дверь и начала расстегивать рубашку Давида. На его груди и плечах были красные пятна. Она прикоснулась к ним. Он вздрогнул от боли.
— Ша! — шептала она снова и снова. — Я знаю. Я знаю, мой любимый.
Она раздела его, принесла пижаму и натянула на него. Когда прохладная ткань коснулась тела, он напрягся от боли.
— Так болит, да? — спросила она.
— Да, — ему хотелось плакать.
— Бедняжка, давай уложу тебя в кровать, — она поставила его на ноги.
— Мне нужно пойти. Номер один.
— Да.
Она отвела его в уборную, подняла сиденье на унитазе. Мочиться было больно. Все его тело вздрогнуло, когда мочевой пузырь опустел. Его наполнило неведомое прежде чувство стыда. Он старался незаметно отвернуться от матери, пригнуться, когда она дергала цепочку над его головой. Через яркую кухню он прошел в темную спальню и лег в постель. В первом прикосновении холодных простыней была медленная усталая грусть.
— А теперь спи, — сказала мать наклоняясь и целуя его, — до самого доброго утра.
— Останься здесь.
— Да, конечно, — она села и дала ему руку.
Он сжал своими пальцами ее палец и лежал, глядя на нее. В темноте его глазам рисовались ее черты. Время от времени внезапный вздох сотрясал его тело, точно волны горя и боли, добежав до границ его существа, откатывались к каким-то далеким берегам.