— Легко нашла дорогу? — послышался позади его голос, стоило мне о нем подумать.
— Мм, да, — отозвалась я, не оборачиваясь. — Мне здесь понравилось. Очень уютная комната.
Я услышала за спиной приближающийся ко мне скрип половиц, и вскоре прямо передо мной очутился бокал красного вина. Тут же меня окутало теплом остановившегося вплотную Джулиана.
— Спасибо, — приняла я бокал и, подержав пару секунд в руке, поднесла к губам. — О-о, какое восхитительное!
— И что ты хочешь, чтобы я сыграл?
— Не знаю. Мне понравилось, как ты играл Шопена, когда я заглянула сюда под Рождество.
Он хохотнул у меня над самым ухом.
— Похоже, ты пребываешь под ложным впечатлением, будто я искусный музыкант.
— Разве нет? По-моему, ты превосходен во всем.
— Как пианист я вполне сносен, но отнюдь не спец.
Я развернулась, и наши лица оказались совсем близко друг от друга. Его глаза с веселой радостью глядели на меня.
— Ты от меня так не отделаешься, Лоуренс, — предупредила я.
Он улыбнулся, глотнул вина.
— Твоя взяла. Что ж, учти, ты сама напросилась. Усаживайся поудобнее, — кивнул он на диван.
Я послушно прошла к дивану и с бокалом в руке погрузилась в мягкое сиденье, подвернув под себя ноги.
Джулиан отступил к роялю, сел, поставив свой бокал на край инструмента, потом один за другим, помогая пальцами ног, стянул ботинки, оставшись в носках, и наконец пристроил ноги на педали.
— Шопена? — уточнил он, глянув на меня из-под приподнятой брови.
— Да, пожалуйста. Может, какой-нибудь ноктюрн? Они мне очень нравятся.
Джулиан кивнул.
Рояль стоял под углом ко мне, так что я могла видеть клавиатуру и профиль Лоуренса, светлеющий в приглушенном сиянии ближнего светильника.
— Полагаю, этот должен быть тебе знаком, — молвил он. — «Номер два, ми бемоль мажор».
Он закрыл глаза, как будто припоминая ноты, и на какое-то мгновение полуосвещенную комнату наполнила такая глубокая, абсолютная тишина, что, казалось, застыв в предвкушении игры, я слышала торопливый перестук собственного сердца.
Наконец Джулиан взглянул на свои руки, и в воздух неторопливо, плавно покачиваясь, полились первые ноты ноктюрна, такого задушевного и безупречного, настолько близкого мне и знакомого.
Как же часто доводилось мне слышать эту музыку! Я чувствовала в ней старого верного друга, которого мы с Джулианом оба знали всю жизнь, даже не осознавая этой разделенной связи. Она и не воспринималась просто как музыка — она растревоживала самое глубинное, самое интимное пространство между нами и звучала скорее вопрошающе, требующе. Как будто этой мелодией он нежно взывал ко мне, чтобы просить о чем-то чрезвычайно важном, чтобы выразить то, что невозможно выразить словами.