— Хорошо, — повторил он. — Будешь ходить за плугом.
— Я пойду за плугом, — попросил Миня. — А он нехай скородит.
Петр Фомич не удостоил сына вниманием.
— Вот так, — продолжал он. — Жить можешь, где желаешь. Хочь у нас, хочь дома. По воскресеньям и церковным праздникам не работаем.
— А по другим праздникам как?
— По каким это другим?
— По революционным?
— Других праздников не признаем… — Он повернулся к сыновьям. — Трогай с богом. Да без огрехов. Шкуру спущу…
Дема и Миня сели на первую подводу, я на вторую. Петр Фомич открыл ворота и осенил лошадей крестным знамением. Мне он почему-то улыбнулся, и я опять почувствовал, как запылали уши и щеки. И опять с непереносимой тоской подумал о ребятах. Что скажут они, когда узнают об этом? И кого выберут вместо меня?
По улице ехали скорым шагом. Из ворот то и дело выкатывались телеги с сохами и боронами. Заспанные мужики сердито покрикивали на лошадей. Стук колес да ржание жеребят будоражили утро.
У колупаевской пятистенки Дема круто свернул лошадей в переулок, и я увидел Миню, сидевшего в телеге спиной к старшему брату. Миня тоже глянул на меня и, злорадно усмехнувшись, погрозил кулаком. И я решил, что Прыщ не пропустит удобного случая, чтобы отомстить мне.
А произошло это прошлым летом на базаре в городе. Мы с отчимом пригнали туда двух овечек и барана. Надо было продать их, чтобы подкупить хлеба, которого не хватало до нового урожая.
Я долго стоял возле связанных овец и угрюмо рассматривал сновавших взад и вперед людей. А всклокоченный отчим топтался рядом и, протягивая перед собой руки, кричал:
— Овечки продаются! Почти что даром даются! Чистокровные, курдючные! Подходи, наваливайся!..
Но никто не наваливался. Я проклинал в душе шумный и бестолковый базар. Очень хотелось есть. Харчи кончились еще в дороге. Последние двадцать копеек отдали на постоялом дворе. Все надежды были на этих бессловесных овец. Но их никто не покупал.
Лавируя между людьми, в толпе показался босоногий подросток с ведром в руке и звонко прокричал:
— Во-от ко-му во-ды хо-ло-од-но-й!
Бородатый мужик у расписной брички подозвал мальчугана и подставил кувшин. Подросток влил в него несколько кружек, получил деньги и ринулся дальше, радостно вопя:
— Во-от ко-му во-ды хо-ло-од-но-ой!
Голову осенила отчаянная мысль. Не раздумывая, я догнал парня и спросил, где он берет воду. Тот показал на водокачку, возвышавшуюся над площадью.
— Силантьнч отпускает…
В дверях водокачки сидел седобородый старик с желтым лицом. Он недоверчиво оглядел меня и вынес из башни пустое ведро.
— Что в залог?