Около часу прошло… Спускались по очереди в подпол греться, там печурка была, но Борька чуть руки погреет и выскочит — не хочется пропустить, как немцы драпать будут.
И дождался… Вышли из леса сперва несколько человек, огляделись, а потом потянулись… Но налегке шли, без орудий и техники, только подвод много было, разным барахлом груженных. Машин не было — непроходимая тут для них дорога. Бросили, знать, где-то.
Кликнул Борька остальных ребят. Вылезли все пятеро — смотрят, затаив дыхание, и разные, видать, их думки одолевают. Некоторые, что ни говори, обжились здесь, слюбились с бабами, может, по-настоящему, а скоро разлука, скоро война их отсюда выволочит и кинет в бои, из которых то ли вернешься живым, то ли нет… Но Борька-то сиял. Свою войну с немцами, малую, он выиграл. Вот-вот к своим примкнет.
А немцы тянулись и тянулись… Не меньше полка прошло, а конца не видно. Шли понуро, перевязаны платками да шарфами, руки помороженные в карманах, тяжело шагали, усталые невпроворот.
Зачесались у Борьки руки — прицельно отсюда можно бить…
— Ребята, а если… — и щелкнул он пальцами.
— Сдурел, что ли, — сказал один из примаков, здоровый такой, сгреб Борьку увесистой лапой и сдвинул от выруба. — Настреляешься еще, вся война впереди…
Стала редеть немецкая колонна, слитность свою потеряла, и брели уже группками по нескольку человек, а то и поодиночке…
И тут вспыхнул факелом крайний дом во Хмелевке, в котором Борька приют имел. Наверное, плеснули немцы бензином на соломенную крышу, потому как огонь с нее занялся.
— Полькин дом подожгли, гады! — криком крикнул Пашка и бросился было туда, щелкнув затвором, но остальные ухватили его и удержали.
А из деревни уж слышно — заголосили бабы и несколько выстрелов раздалось… Окаменели у примаков скулы, глаза в землю уперли — переживают. А чем помочь? Что сделаешь? С тремя винтовками на полк не попрешь.
Тем временем из леса опять немцы потянулись. Только удивился Борька, что лошади у них какие-то не такие — помельче и похудее. Поднапряг зрение, вгляделся как следует — да никак наши это! Словно горячим чем-то окатило Борьку.
— Наши это! Ребята, наши это! — вскрикнул он и, вырвав из Пашкиных рук винтовку, спрыгнул с выруба и — бегом!
— Куда ты, мать твою! Стой! Немцы же это! — заорали ему вслед примаки, но он не слушал их, бежал с колотящимся сердцем, задыхаясь и шепча: «Наши, наши, наши это…»
И чем ближе подбегал, тем сильнее распирало его, нет, не радость, этого мало сказать, а захлестывающее чувство необыкновенного счастья, какого никогда не испытывал… Когда же услыхал в рядах идущих родной русский матюжок, не сдержал восторженного вскрика.