— А вы философ, я смотрю. — Говорю без иронии и как-то по-новому приглядываюсь к Филимонову.
— Какой философ? Жизнь знаю.
— Кем на гражданке были?
— Спросите, кем не был? Все умею — и плотником, и каменщиком, и землекопом… Последнее время кладовщиком был. Уже за сорок, командир, а жизни настоящей еще не видел. Вот так-то…
— Почему же?
— А кто его знает? Не повезло, видно. А может, другое что причиной.
— А где жили?
— На Магнитке. В Магнитогорске, значит. Слыхали?
— Конечно.
— Домишко сколотил недавно, женился… И вот война. Вам сколько годков, командир?
— Двадцать два.
— Ну, а моей жене чуть поболее. Тоже у девки судьба крученая — вот и сошлись… — Филимонов задумался, а потом, словно сожалея: — Молоды вы, командир, очень молоды.
— Я почти три года в армии, — говорю я, внутренне придавая этим годам большое значение, возможно, боль, шее, чем они имели на самом деле.
— Я вижу, что не из новоиспеченных, — заметно. И к людям подход имеете. А может, зря Лявина-то в штаб? А? Судить ведь будут.
— А что же, по-вашему, с ним делать?
— А ничего. Дал ему сержант — и хватит. Мальчонок же. По глупости натворил. Тут, на передке, все вины искупаются, и он искупил бы.
— Я обязан был доложить об этом начальству, Филимонов.
— Это все так, но жаль парня. Влепят, клеймо на всю жизнь.
Мне неприятен этот разговор. И так осадок в душе противный после этой истории, а тут еще Филимонов бередит. Я вылезаю из шалаша и иду бродить по роще.
Окопы кое-как, медленно, но все же роются. Каждый роет пока для себя ячейку для стрельбы стоя, когда выроют, соединим ходами сообщения. Не подгоняю, потому как вижу: люди выжимают из себя последнее.
К вечеру появляется помначштаба и с ним… Лявин, с независимым и, как мне кажется, победоносным видом.
— Лявина что, обратно в роту? — спрашиваю я.
— Да. Дознание проведено, и пусть пока будет здесь. Идите, Лявин.
— Есть идти! — козыряет Лявин и, посвистывая, уходит.
— Не будут его судить?
— Еще не решили. Оказывается, он почти до самых немецких заграждений доползал. Знаете это? — спрашивает ПНШ.
— Знаю.
— Значит, можно добраться? — Что-то не нравится мне в интонациях ПНШ.
— Значит, можно, — ответствую без выражения.
— Ну, как у вас? Все так же?
— Да.
— Окопы не роете?
— Роем. Когда наладится с кормежкой?
— Неизвестно.
— Политрука пришлют мне?
— Пока неоткуда. В общем, вот что. — ПНШ глядит на меня внимательно. — Завтра к вам, возможно, пожалует начальство. Комбат и из бригады…
— Давно пора, — говорю безразлично и сломанной веткой начинаю сковыривать грязь с сапог. — Пусть посмотрят.
— Приведите людей, да и себя, в порядок. Побрейтесь хоть.