Глава двадцать первая: Антон
Не люблю, когда женщина оспаривает мои решения.
Но сегодня было что-то «особенное»: сам не понимаю, как не встряхнул мелкую вредину за это ее «содержанка». И взялась же откуда-то эта дрянь в ее голове.
— Я мою посуду, а ты убираешь со стола, - командует Туман, когда наши тарелки пустеют.
Хорошо, что ее вид в моей рубашке разгоняет неприятные мысли. Хотя, моя радость преждевременна: пока я складываю все в мойку, малышка наклоняете, чтобы разобраться с посудомоечной машиной. Наклоняется вроде бы и не очень низко, но рубашка задирается до середины ягодиц, обнажая черный треугольник трусиков. Снова на ней что-то довольно простое, без всяких замысловатых кружев, и снова меня не по-детски вставляет от этого вида. Как будто любой клочок под ее одеждой – чистый афродизиак персонально по моему заказу. А ведь я люблю и красивое белье, и всякие крючки-ленточки, которые можно очень долго расстегивать и развязывать, и это превращается в своеобразную игру, к концу которой хочется только трахаться без всяких выкрутасов.
Но Туман словно нарочно меня провоцирует: неторопливо, как будто выполняет задачу повышенной сложности, переставляет тарелки на решетку, пританцовывая в такт мелодии из телевизора. А я просто стою у стола и на всякий случай скрещиваю руки на груди, потому что соблазн стащить с малышки трусики и посмотреть, как она будет выглядеть на моем столе, слишком велик. Я бы даже сказал – он ощутимо давит не только в голову, но и ниже.
Девять дней – это всего-то двести шестнадцать часов. Хотя, на часах уже за полночь, так что пытка, которую я сам себе придумал, становится на один день короче. Вот только парню в штанах от этого не легче. Еще и потому, что Туман, наконец, закрывает посудомоечную машину, выбирает программу и с довольным видом поворачивается ко мне.
Совершенно точно, что ни одна женщина не смотрела на меня так, как смотрит она. Проводит взглядом по плечам, по груди, рукам, животу. Я готов поспорить, что чувствую ее невидимые пальцы на своей коже, чувствую, как она дрожит от удовольствия и нетерпения.
— На тебя приятно смотреть, Дым, - словно читает мои мысли. – В тебе все так, как мне нравится.
— Рад, что угодил, - «включаюсь» в ее игру.
Но моя малышка раздумывает улыбаться: просто подходит ко мне, и делает то, от чего я определенно люблю терять голову: обнимает за шею, без труда подтягивается и обнимает ногами. Вздрагивает, как-то по-кошачьи жмурится в ответ на мои ладони у нее на бедрах. Сжимаю пальцы нарочно сильно, без нежностей и церемоний. Мое терпение не настолько безгранично, в конце концов.