К тому времени я уже был ободрён восторженными откликами читавших друзей, поэтому отказ, полученный от «Звезды», явился для меня полной неожиданностью. Причины отказа не были чётко сформулированы, но весьма многозначительным представлялось выдвинутое предложение: напечатать в виде повести только сюжетную часть романа, без писем героини к русским классикам. Выражение «копаться в грязном белье знаменитостей» не было употреблено, но я догадывался, что в устных обсуждениях оно должно было прозвучать.
Мне казалось: чтобы решиться так огорчить старого приятеля, Гордин должен бьш сам сильно-сильно огорчиться этим романом. Но почему? Что могло вызвать такое огорчение? Неужели образы любимых классиков, представленные в письмах моей героини, настолько расходились с образами, которые он лелеял в душе? А возразить было нечего, потому что все главные моменты их судеб были документированы беспощадно? Или он до сих пор презирал «изменниц» и не мог смириться с тем, что моя героиня была изображена чуткой, привлекательной, любвеобильной? Но нет — ведь он был готов напечатать роман без её писем.
В ответном письме я заверил Гордина, что обиды не держу, но поделился горестным наблюдением: «Моя книга о советской экономике была отвергнута профессиональными экономистами, философские — профессиональными философами, исследование об убийстве Кеннеди — профессиональными историками. Видимо, пришло время, чтобы мой “филологический роман” был отвергнут профессиональными филологами. А так как они заправляют всеми журналами в России, надо готовиться к тому, что журнальная судьба этого детища будет нелегка».
Начались скитания рукописи по другим редакциям. Из «Нового мира» — отказ, из «Знамени» — отказ. Размышляя о причинах редакторских отказов, я склонялся к такому истолкованию: душа человека больше всего жаждет любви и свободы; а в романе исподволь, под разными углами, на разных драматических судьбах всплывает идея несовместимости этих двух вещей. Читатель, предчувствовавший — из жизни догадавшийся об этой несовместимости, жадно читает дальше; а читатель, живший в иллюзии, что всё можно было бы упорядочить, утрясти, договориться, одолеть неизбежность, впадает в грусть и хочет забросить рукопись подальше.
Журналом «Нева» тогда заведовал Борис Никольский, который печатал меня ещё в «Костре». Он отнёсся к роману одобрительно, но сообщил, что они взяли за правило не печатать вещи с продолжением, а в один номер роман не влезал. Я уже совсем приуныл, но вдруг от него пришло новое письмо, извещавшее меня, что остальные члены редакции тоже прочли и единодушно решили сделать исключение — нарушить принятое правило.