Но простой оплошности оказалось достаточно, чтобы все рухнуло. Что бы Макс ни говорил, она знала, что он ей не верит. А когда он впадал в мрачность, она начинала сомневаться, не он ли дал Серене то снадобье, которое ее убило. Какой-то частью своей души она понимала, что это пустые страхи. Она знала его. И даже несмотря на то, что она не могла достучаться до его сердца, Софи не могла поверить, что Макс намеренно погубил Серену. Вместе с тем где-то в глубине по-прежнему жило неверие в себя и сомнение в том, что она его знает, что это не такая же сентиментальная фантазия, как надежда, что в один прекрасный день Макс ее полюбит.
Наконец они дошли до ложи. Начался второй акт. Софи скользнула на свое место и уставилась на сцену, избегая обращенных к ним любопытных взглядов.
Макс не понимал, что происходит на сцене. Не понимал, как он может сидеть здесь, будто ничего не случилось, будто он не видел, как Софи стояла с Уивенхо, тот держал ее за руку, а она так доверчиво смотрела ему в глаза… Хуже всего даже не то, что она встала перед ним, защищая Уивенхо, как тогда в гостиной Хантли-Хаус. Но мучительнее всего была печаль в ее прекрасных глазах, когда Уивенхо удалился, и они пошли в ложу. Она даже не могла говорить с ним. А вернувшись на свое место, сидела молча, как наказанная школьница.
Макс не знал, что между ними произошло, но его первый порыв схватить Уивенхо и оттащить его от Софи исчез, как только он увидел эту печаль и понял, что он снова обидел ее. Он снова убил радость, превратив ее в печаль. До встречи с ним Софи удавалось сохранять ее, несмотря на все старания родных подавить ее индивидуальность. Но он, похоже, преуспел в этом гораздо больше их. Еще немного, и Софи поймет, что, кроме плотских удовольствий, ему нечего ей предложить, и он ее потеряет.
Надо было что-то сделать, что-то сказать, но Макс боялся заговорить. А потом начался второй акт. Зачем он привел ее в ложу? Надо было остаться, извиниться, сделать хоть что-нибудь. Потому что он не сможет этого вынести. Софи сидела совсем рядом, Макс чувствовал исходящее от нее тепло, и оно тянуло к себе, как магнит.
Макс понимал, что она тоже не смотрит спектакль. Он видел ее крепко сжатые руки, лежавшие на коленях, и опущенные вниз уголки рта. И разрывался между злостью и желанием взять ее за руки, прижать к себе и заставить сказать, что ее печаль не означает того, чего он так боялся; что она не разочаровалась в нем и не жалеет об их помолвке. Это терзало его, жгло, как не дававшее покоя желание. Это была даже не ревность, а что-то другое… Отчаяние. Он не мог ее потерять. Софи – его женщина. Единственное, чего он действительно хотел в этом жалком мире.