Степан пошел к своему молодому коню. Меринок виновато вскинул голову, скосил опасливый глаз, переступил ногами…
— Не бойся, дурашка, — ласково заговорил Степан. — Не бойся.
Почуяв доброе в голосе человека, конь остался стоять. Степан обнял его, поцеловал в лоб, в шею, в глаза, бесконечно добрые, терпеливые.
— Прости меня… Прости, ради Христа. — За что, Степан не знал, только хотелось у кого-нибудь просить прощения.
Конь дергал головой, стриг ушами.
— Прости!.. — сказал еще Степан.
Потом шли рядом — конь и человек. Голова к голове. Долго шли, медленно шли, точно выходили на берег из мутной, вязкой воды.
Солнце вставало над землей. Молодой светлый день шагал им навстречу, легко раскидывая по степи дорогие зеленые ковры.
5
Сразу, как Степан ускакал за Фролом, Кондрат разбудил Ивана Черноярца, и тот, плохо соображая, что к чему, не седлая коня, погнал вслед атаману. С ним увязалось еще десятка два казаков — те и подавно не знали, куда надо, зачем? Успели попять только: где-то в степи атаман. Один. Однако степь — большая: не нашли атамана. Вернулись.
Встретились недалеко от лагеря.
— Эк вас повскакало! — насмешливо воскликнул Степан. — На одного-то Фрола?
— Ушел, что ли? — спросил Иван.
— Ушел.
— А чего он приезжал-то?
— Письмо привез от Петра Дорошенки. Поехали вычтем… поганое письмо.
— Ты… уж читал, что ль? Как знаешь, что поганое?
— Я Петра знаю, не письмо. Петра самого знаю. Да другое Фрол бы и не привез. Он привез как раз такое… поганое… С копя я упал, Ваня, — неожиданно признался Степан. Им овладело какое-то странное хорошее чувство — легко сделалось на душе, легко, даже смешно было сказать, что — вот, такое дело: упал с коня. — Первый раз в жизни.
В шатре атамана сидел Стырь, вертел в руках письмо гетмана. Он не умел читать. Увидев атамана, поднялся навстречу ему с письмом.
— Слыхал, от Дорошенки… Как он там? К нам не склоняется?
Степан взял письмо, вчитался… Молча изодрал его, бросил на землю. Постоял, глядя вниз, вздохнул со стоном, горько и начал вдруг стегать плетью клочки письма. Стегал и скрипел зубами. Все молчали.
Степан отвел душу, прошел к лежаку, сел. Долго тоже молчал. Легкость враз ушла, точно опять в воду столкнули, в зеленую, вязкую, и он весь ухнул.
— Царем пужает Петро, — сказал он. — Ты хотел знать, Стырь, как там Петро Дорошенко?
— Я. Да всем охота…
— Вот, царем пужает. Зря, мол, поднялись — не надо… страшно, говорит. Не советует. Вот, знай, еслив охота.
— Напужал бабу… — заговорил было Стырь, но атаман сбил его, не дал говорить.
— Ой, храбрый какой!.. — Он прищурил глаз на деда. — Гляньте-ка на его — царя не боится! А я вот боюсь! Что?