— Что-то надо с ей делать, — опять вспомнил Черноярец княжну. — На Дону ей делать нечего. Куда?!
Он был не злой человек, Иван Черноярец, но святое воинство для него — истинно святое, на том он стоял, за то и любили его в войске и уважали.
Трое свернули от берега в сторону дальнего костра, возле которого сушился Фрол Минаев. С того берега ею перевез в лодке Черноярец.
Где-то во тьме невнятно пели двое:
Ох,
Бедный еж!
Горемышный еж!
Ты куды ползешь?
Куды ежисся?..
«Бедный еж» нашел наконец родную душу.
ПРАЗДНИК, которого так ждали казаки, отшумел. И славно! Так и было всегда. А как же, если не так? Где есть одна крайность — немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая — прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то — по каким-то там важным военачальным соображениям — не благословил казаков на широкую гульбу. Никаких иных, самых что ни на есть важных соображений! Так русский человек отдыхает — весь, душой и телом. Завтра будут иные дела. Будет день — будет пища. Это на Руси давно сказали.
6
Утро занялось светлое.
После тяжкой угарной ночи распахнулась ширь вольная, чистая. Клубился туман.
Собиралось посольство в Астрахань.
Степан сидел на носу своего струга. С ним вместе на струге были: Иван Черноярец, Стырь, Федор Сукнин, Лазарь Тимофеев, Михаил Ярославов, княжна. Княжна сидела нарядная и грустная. Степан тоже задумчив. Казаки помяты, хмуры с похмелья: Степан не дал опохмелиться, а упрашивать бесполезно — не даст, знали.
Иван Черноярец распоряжался сборами. Наряжалось двенадцать стругов. Хотели перво-наперво пустить астраханцам пыль в глаза: удивить богатством, дорогим оружием.
— Князька-то взяли?! — кричал Иван. — Как он там?
— Ничего! Харю ему маленько спортил батька вчера, а так ничего, веселый!
— Напяльте на его поболе. Пусть смеется, скажите! Прапоры взяли? (Знамена.)
— Взяли… А сколь брать-то?
— Тимофеич, сколь прапоров брать? На каждый стружок?
Степан подумал.
— Десять.
— Десять! — крикнул Иван. — Поисправней выберите!
Двенадцать стругов пылали на воде живописным разноцветьем. Потягивал северный попутный ветерок; поставили паруса. Паруса были шелковые, на некоторых нашиты алые кресты. Снасти тоже из шелка. Двенадцать стружков, точно стая белогрудых лебедей, покачивались у берега, готовые отвалить.
К Степану подошел Стырь (казаки подослали).
— Что, Тимофеич, хотел я тебе сказать… — начал было он.
— Нет, — кратко ответствовал Степан. — Гребцам можно по чарке. Иван!..
— О!
— Гребцам по чарке! Больше никому!