Степан понял.
— Ефим, иди попроведай своих на стружке, — велел он своему сотнику, при котором стрелец опасался говорить.
Ефим пошел к казакам на струг.
— Ну?.. — спросил Степан.
— Велел передать голова наш, что все как и было, а стрельцов этих он сам подобрал — хорошие люди: едем для отвода глаз.
— А ты хороший? — усмехнулся Степан. Ему положительно нравился веселый, словоохотливый стрелец.
— А я над хорошими — хороший. Леонтий едет только до Царицына, я аж до Паншина. Там велено мне пушки взять…
— Ишо чего велено? — насторожился Степан.
— Грамоту везем Андрею Унковскому: чтоб вино для вас в царицынских кружалах в два раза в цене завысить. Тоже и в Черном Яру…
— Дай суда ее, — кратко сказал Степан.
— Кого?
— Грамоту.
— Она у Леонтия…
— Иди скажи Ивану Черноярцу, чтоб он скинул мне ту грамоту сверху. Вместе с Леонтием. — Степан не на шутку обозлился: воевода аж до Царицына протянул свои руки.
— Не надо. Вы на Царицыне — сами себе хозяева. У Андрея под началом полторы калеки, — резонно говорил стрелецкий сотник. — А разгуливаться вам там ни к чему: смена наша где-нибудь под Самарой. Так велел сказать Иван.
Степан с минуту думал.
— Хороший, говоришь? — спросил он и хлопнул сотника по плечу. — Добре! Чара за мной… В Царицыне, по дорогой цене. Идите. Ефим!..
— Ге, батька! — Сотник Скула прыгнул со струга и шел к атаману.
— Скажешь Ивану: Черный Яр минуем.
— Добре.
— Стрельцов не обижайте… Они хорошие, пусть идут с нами.
— Когда спят? Или — проснутся, тоже хорошие? А то я знал одного москаля: спит — ангел господний, а проснется — черт с рогами. Так мы что сделали: взяли…
— Из виду нас не теряйте, — прервал атаман болтливого казака. — В степь поглядывайте.
— Добре, батька. И так не зеваем.
Сотники полезли вверх.
Флотилия снова начала выгребать на середину реки.
Больно ужалила Степана эта ядовитая весть о том, что в Царицыне завысят для казаков цену на вино; и то еще заело, что зачем-то понадобилось конвоировать их, как пленников. Сгоряча опять пожалел, что не затеял свару в Астрахани прямо… Но унял себя с этим. Зато опять глубоко и весь ухнул в думы о скорой желанной войне. Опять закипела душа, охватило нетерпение, он даже встал и оглядел своих — на стругах и конных. Хоть впору теперь начинай, нет больше терпения, нет сил держать себя. Понимал — нельзя, рано еще, надо собраться с силой, надо подкараулить случай, если уж дать, то дать смертельно… Но душа-то, душа-то, что с ней делать, с этой душой!.. — мучился Степан. «Ну, змеи ползучие, владыки!.. Навладычите вы у меня, я вас самих на карачки поставлю».