— Я брат, тоже любила, любить-то не диво, на то и живем мы, чтоб любить ихнего брата, — а вот дальше-то как после этого, — не подумала, чай, когда себя допустила до этого?..
— Замуж за него пойду…
— Что? За него?! Да кто ж тебя за него выдаст? Скажи ты, пожалуйста, мне, кто за него тебя выдаст, — мать, что ль, твоя? А? Она баба твердая — камень-баба, ей для дела человек нужен, чтоб и сам был покряжистее, да и капиталом ворочал бы, — дело-то у вас, чай, знаешь, не маленькое, с заграницей торгуете! Дядья тебя, что ль, за монаха выдавать будут?.. Да Петр-то тебя и на порог такую не пустит, не то что выдавать за него будет, — он по-старинному, брат, живет, ну а Андрей-то Кириллыч, он хоть и в институтах учился, и на инженера выучился и книжки читает всякие, а семьи-то придерживается. Ну кто ж тебя выдаватъ-то за него будет? Ну, говори, что ль?!
— Он меня любит…
— Да ты что из любви-то веревки вить, что ли, будешь? Его-то любовь псу под хвост — вот что! Эх, девка, жаль мне тебя, вот что! А матери-то говорить надо, как ни вертись — говорить надо. И как это тебя бес спутал? Я-то, дура, не укараулила как?! Когда он тебя обесчестил-то? А?
— Во вторник…
— Это когда, значит, я с Мишкой в казенный ходила Я виновата, никто больше — мне быть в ответе твоей матери, — не уследила, паскудница, бес одолел блудный. А ловко они это меня одурачили, — один это, значит, в лес увел потаскуху, а другой и нагрянул; да заблудился еще проклятый, дотемна водил самого!.. Ну, реветь нечего тут, не поможешь слезами, ты выпей чаику-то, да пойдем спать ложиться, утро-то вечера мудреней, — может, и придумаем что!
Допивать села Феничка чашку остывшую и, слезь глотая, жевала с хлебом, — проголодалась с утра, с утра ничего не ела. Как было все на столе, так и оставили, — спать пошли.
Марья Карповна сердито раздевалась, бросала на стул, — Феничка тихо, еле шелестя юбкой, — раздевалась медленно. Свечу потушили и заснуть не могли: каждая думала о случившемся, каждая — по-своему, комаров слушая.
Феничке казалось, что все пропало, вся жизнь пропала ей: увезут ее теперь от Николая, всю жизнь до замужества попрекать будут, а потом выдадут за нелюбимого, за чужого, и никогда она Николая не увидит больше. Полюбила его, отдала себя всю, и не думала ни о чем — жила утомлением, ласкою, впервые греховным жила — отдалась этому, покоренная утомлением жутким, и мечты все исчезли книжные, и не вспомнила ни разу о них и Никодима не вспомнила — уплыл в сумраке, в девичьем прошлом, и ждала с Николаем встречи, и о завтрашнем дне думала — ждать будет ее, велел приходить к скиту после поздней, и не пустит ее Марья Карповна, никуда с глаз не пустит теперь, а потом никогда не увидятся больше, а с чужим, нелюбимым, — как подумала только об этом, — сжалась от ужаса вся. Придумать хотела что-то и не знала, придумать что.