привлекали в эту гостиницу молодых людей нашего возраста, с разными темпераментами и способностями, но их объединяла преданность Максу, ужас перед педантичностью и культ легкомыслия. Безудержный смех и розыгрыши, в такой обстановке я познакомился с Морисом Саксом
[257], он хотел быть писателем, но не по своей воле стал авантюристом. Там бывал Жорж Жеффруа, художник моды; Марсель Эрран
[258], тогда уже знаменитый; Андре Френо
[259], он тогда еще читал романы для издательства «Грассе», а не писал их. Анри Соте жил в двух шагах, на улице Трюффо. Он приходил работать к Максу Жакобу над опереттами, оставшимися незаконченными, на обложках которых Кристиан Берар набрасывал эскизы костюмов.
Что за сумасшедшие вечера! Какие удивительные открытия! Под звуки граммофона Макс, всегда самый молодой из всех, скидывал обувь и танцевал в красных носках, изображая целый кордебалет под звуки Шопена. Соте и Берар с поразительной изобретательностью, используя абажур, покрывала и шторы, превращались в любых исторических персонажей. Именно в особняке на улице Нолле мы разыгрывали первые шарады, и эта игра в костюмированные портреты двадцать лет спустя позволила мне с блеском сыграть «путешествующего кутюрье» в Далласе, штат Техас. Восхитительным временем, временем молодости был для меня 1928 год. Казалось, все было по плечу. Наша галерея пережила довольно многообещающий дебют, что приободрило мою семью. Следует заметить, что с 1925 года вирус спекуляции захватил даже тот социальный слой, который был наиболее защищен традицией от отвратительной жадности к деньгам. Все должно было «приносить» деньги – дела, биржа, искусство. Молодежь тяготела к большевизму, и у меня с отцом случались яростные дискуссии, заканчивающиеся хлопаньем двери и обвинениями: «Гнусная буржуазия!» – что оставляло моего родителя в замешательстве и огорчении.
1929 год. Американская Великая депрессия, предвестник мирового кризиса, прошла в Париже почти незамеченной. Америка все еще была очень далекой страной. Я много раз слышал разговоры обеспокоенных кутюрье, лишившихся клиентуры из Нового Света, но я тогда был далек от этой профессии. А что касается падения стоимости ценных бумаг, никто не сомневался, что она вскоре поднимется.
1930 год. Когда я вернулся из отпуска, более чем падение биржевого курса меня взволновала одна примета: в пустом доме само собой упало зеркало и разбилось на тысячу осколков.
И в нашу счастливую и защищенную семью пришло горе.
У брата обнаружили неизлечимую психическую болезнь.
Мама, которую я обожал, втайне страдающая неизлечимым недугом, умерла. Эта смерть наложила опечаток на всю мою жизнь, но впоследствии мне показалось, что она ушла вовремя. Преданная жена, замечательная мать покинула нас так рано, не узнав, какое тяжелейшее будущее вырисовывалось перед нами. Действительно, в начале 1931 года отец вложил свои капиталы в недвижимость и за несколько дней разорился. Все, что в наши дни составляет надежное финансовое вложение: недвижимость, предметы искусства, картины – я не говорю об акциях, – было распродано за короткий срок и самые низкие цены.