— Ты права мама, маюсь, — Глаша стыдливо опустила глаза. Пальцы теребили кружево пододеяльника. — Только маюсь не от разлуки с Глебом. Там давно все кончено, года три как. Меня просто штамп в паспорте устраивал, а Глебу было все равно.
— Но ведь так любили друг друга. Еще со школы.
— Мам, то, наверное, не любовь была, а страсть. Перегорело все, стало рутиной. У него соревнования, полугодовалые сборы, а у меня институт. Встречались — радовались, расставались — радовались…
«Потому что нельзя все время занимать сексом, нужно еще и разговаривать», — хотела добавить Глаша, но постеснялась.
— Я, как не пыталась полюбить баскетбол, так и не полюбила.
— Ребеночка бы вам…
— Чтобы склеить то, что не клеилось? Не надо, мама. Я ребеночка от другого хочу.
— От кого это наша Гладя ребеночка хочет? — вошел папа с большим букетом цветов. В комнате сразу стало тесно.
Глава семьи Глазуновых полез целоваться.
— Папка, ты холодный!
— Выйди, выйди, дай дочери одеться! — Анастасия Кирилловна вытолкала мужа за дверь. Глаша потянула со спинки кровати теплый халат, накинула на себя, полезла в шкаф, откуда вытащила трусы.
— Ну-ка, признавайся, — зашептала мама, заметив на бедре дочери синяк, — от кого хочешь ребенка?
— Мам, я только мечтаю, — Глаша торопливо скручивала волосы. — Там еще ничего толком нет. Он может и имя мое не вспомнит, а мы тут сейчас нафантазируем.
— Как это имя не вспомнит? — папа сунул нос в дверь, помешав маме поинтересоваться, откуда взялся синяк. — Я зря тебе такое звучное дал? Это Лен, Наташ и Маш полно, а Глафира одна.
— Гладька, глупая ты у нас, — мама опять крепко обняла. А когда к своим женщинам присоединился папа, Глаша чуть не задохнулась. И от счастья тоже.
Споро накрыв стол, Глафира с удовольствием глотнула горячего чая. Толсто намазала на булку масло, откусила, от удовольствия закрыв глаза. «Как в детстве».
Только жила она тогда в другом районе, и квартира была трехкомнатная. Ту она считала домом, а не эту однушку, которую Глеб оставил «в наследство». В качестве извинения за то, что натворил.
Глаша знала, что многие женщины прощают мужей, изменивших им по «глупости», но измену с Кислициной, той, которая еще в выпускном классе организовала избиение соперницы, простить было невозможно.
Глеб стоял на коленях, а у Глафиры не было сил даже плакать. Все внутри выжгло напалмом. Чувства, желание иметь от Мельникова ребенка, надежду любить до гробовой доски. Только бросила на пол конверт с фотографиями, где Сонька улыбалась в объектив, прижимаясь к Глашиному мужу. «Недельные сборы в Питере», — Глафира видела те же памятные места, куда и ее когда-то водил Глеб.