Джек недоумевает: сотни и тысячи людей по-прежнему устремляются на Клондайк, а журналы отказываются от рассказов, написанных очевидцем. Вероятно, все дело не в теме, а в том, как они написаны. Строка за строкой он вчитывается в опубликованные журналами рассказы, чтобы понять, чего же все-таки хотят редакторы от писателя. Он вновь берется за книги своих любимых авторов — Роберта Стивенсона и Редьярда Киплинга, пытается разгадать секрет успеха своего земляка Амброза Бирса. Талант Стивенсона-рассказчика вызывает его восхищение; он отдает должное музыкальности фразы Киплинга; у Бирса же он отмечает «блеск металлического интеллектуализма», который «взывает к уму, но отнюдь не к сердцу». Лондон стремился уловить своеобразие различных писателей, разобраться в общем состоянии современной ему англоязычной литературы. Потом он с горечью отметит в одном из писем, что судьба писателя в Соединенных Штатах Америки часто зависит от «невинной американской девушки, которая ни в коем случае не должна быть шокирована, ей нельзя предложить ничего более крепкого, чем пресное молочко».
Ведущие литературные ежемесячники того времени, по свидетельству критика Вана Вика Брукса, были заполнены «заурядными безликими сочинениями… выспренняя сентиментальность выдавалась за отображение действительной жизни». Сентиментальные романчики и рассказы и изысканное сладкогласие, благочинность и респектабельность героев и ситуаций казались многим американцам подлинным откровением. А ведь описываемые в таких произведениях ситуации не выходили за пределы того, например, уместно ли молодому человеку, путешествующему по железной дороге, знакомиться с леди в зале ожидания. Неудивительно, что полнокровные, преисполненные жизненных сил, грубоватые герои рассказов Джека Лондона на фоне такой литературы казались пришельцами из другого мира.
Резкое несоответствие между картинами подлинной жизни и их изображением на страницах многих американских журналов и книг в конце XIX — начале XX века отмечал Теодор Драйзер. Известный писатель и редактор Уильям Дин Хоуэллс прямо писал, что американские литераторы видели тогда свой долг в «изображении наиболее радостных сторон жизни, являющихся в то же самое время и наиболее американскими».
Выходящие в Сан-Франциско журналы всячески стремились подражать своим более респектабельным собратьям с восточного побережья США, которые в тот период задавали тон. А. Бирс, «строгий и педантичный законодатель литературного мира» западного побережья, как назвал его Ван Вик Брукс, характеризовал Сан-Франциско той поры как «райское местечко для невежд и оболтусов», как «исправительную колонию нравов».