— Я не хотел, мам, — с трудом преодолевая ком в горле, выговорил я. — Прости!
Мама обняла меня. Обняла, как будто я никогда никуда не уезжал, как будто я был пятилетним мальчиком, еще не успевшим обидеть ее.
— Я понимаю тебя, Нил, — очень тихо, как будто устало, принялась объяснять она. — Понимаю, что ты хочешь сказать, хоть ты и употребляешь такие обидные слова. Отец очень упрям, ты же знаешь. Он сердится на тебя, и он не быстро отходит… Возможно, ему нужно время…
— Но у него нет времени, мам!
— Значит на то воля Божья…
— Что ты говоришь! — я смотрел на нее и умолял помочь уговорить папу. — Ему нужно лечение! Все можно вылечить! Сейчас же не каменный век… — я осекся, чтобы опять случайно ни задеть чувства родителей. — Я просто не понимаю, мам, что такого плохого в том, что я стал тем, кем стал? Неужели это такой большой грех в его глазах? Я ведь не чем-то постыдным занимаюсь…
Я все прекрасно понимал, но отказывался признавать правду. Отказывался соглашаться на ответ, который был, конечно, очевиден. Я сам выбрал свой путь, и это было не то, на что рассчитывал мой отец.
— Все его предки, отец, дед и прадед были циркачами, были клоунами, — объясняла мама, — Да и мои тоже. Через самые сложные времена мы пронесли наше ремесло и хранили его. Твой прадед был очень знаменит, на всю страну! Его почитали как цирковую легенду, он умел рассмешить даже голодных и умирающих. Он вселял надежду и радость в души отчаявшихся. Твои дед и отец продолжали его ремесло, чтобы нить поколений не прервалась, чтобы династия не перестала существовать. Они не думали, нравится им это или нет, не размышляли, подходит ли им этот путь. Потому что это был их путь. Они были рождены на этом пути и для этого пути. Когда твой дед, я помню, смотрел на твоего отца, Кирку было пятнадцать и мы, своего рода, были помолвлены, он видел в нем свое продолжение. Когда он умирал, сказал, что уходит со спокойным сердцем, потому что его цирковой род не прервется. Я помню, что твой отец так же смотрел на тебя, когда ты родился, когда начинал ходить и смеяться над его шутками и гримасами. А потом, повзрослев, ты начал то и дело заявлять ему, что не любишь цирк, что собираешься уехать и бросить все… Это раз за разом разбивало ему сердце, оставляя на нем глубокие трещины. А потом ты вдруг стал знаменитым, о тебе стали писать журналы, печатали про тебя статьи и интервью. Но ни слова не было нигде о нашем цирке, о том, откуда ты родом. Ни слова не было о твоем отце… Ты как будто стыдился нас…
— Это не так!
— Может быть.