— Что с тобой, Эндж? Тебя что-то беспокоит?
— Мне очень плохо, Нил, — ответила она, и это поразило меня. Если не сказать напугало. Эндж никогда не жаловалась, ни на плохое самочувствие, ни на грусть, ни даже на меланхолию. Все это было ей совершенно не свойственно, чуждо. Она подняла на меня потухшие глаза и продолжила. — Так паршиво, грустно как-то на душе… Прямо умереть хочется.
— Почему? — выдавил я.
— Потому что жизнь — дерьмо…
— Разве ангелы могут такое говорить? — попытался улыбнуться я, хотя было не до веселья. — Разве вам разрешено умирать или хандрить?
— А кто мне запретит? — она вздохнула, словно я совершенно ничего не понимал в ее мире, словно не было там никаких ангелов. — Ты что ли?
— Расскажи мне, в чем дело!
— Ни в чем, — она взбодрилась, — Пойдем домой. Достало все здесь.
По дороге мы молчали. Мы шли мимо кучки чернокожих подростков, стоявших кругом и пританцовывающих под музыку из бумбокса. Мимо совсем молоденькой девушки, выгуливающей на поводках сразу пять маленьких собачек. Мимо дорожных рабочих, оставивших свои отбойные молотки и присевших на парапеты булочной. Всё вокруг как будто застыло в немом спектакле. Из подземки вырвалась вереница людей. Они пронеслись мимо, едва не снеся нас с Энджи. Нищий у входа в метро что-то как будто говорил и как будто обращался к нам, но я не слышал. Кто-то отключил звук в городе. Энджи вырубила громкость в моем сознании. Здания надвигались и окружали нас кольцом из кирпичей и бетона. Я взял Энджи за руку.
Дома мы тоже молчали. Мы не поднялись на крышу, хотя я звал. Никогда раньше Энджи не отказывалась провести время на крыше. На парапете она не танцевала уже неделю, и я начал скучать по этому.
— Не хочу, — ответила она. — Давай просто дома посидим. Зачем куда-то ходить. Может, телек посмотрим?
Она взяла пульт и нажала кнопку. Я кинул быстрый взгляд на журнальный столик, где лежал, заваленный газетами и книгами ее айпод. Наушники выглядывали из-под завала, как ослабленные руки человека, застрявшего под обломками здания. Они тянулись и просили помощи. Уже неделю я не слышал Вагнера.
Мы просидели около часа. Она — на кровати, накручивая свои длинные волосы на палец и распуская. Я — за письменным столом, делая вид, что чем-то занят. Потом я подошел к Эндж, хотел обнять ее, но она выскользнула и утащила меня в спальню. Там мы снова занимались любовью. Не говоря ни слова.
Утром стало еще хуже. Депрессия опутывала Энджи все плотнее. Но есть еще одно чувство, которое свойственно людям и которое никогда не относилось к Энджи Сапковски. Страх. В тот день на тренировке она попросила меня пристегнуть ей трос. Я застыл в изумлении. Я не думал тогда о Грэме, о его ожиданиях. Не думал, как отреагируют критики и публика, которые ходили на наше шоу специально посмотреть на «порхающую девочку». Я не думал даже: «Слава Богу, теперь никакого больше риска». Я просто был подбит этой просьбой.