В назначенное время я прихожу домой к Диме. Он со страшим братом, мамой и отчимом живет в типовой двушке. Места, конечно, тут не много. Маленькая кухня, в большой комнате, видимо, живут мама с отчимом, а в маленькой — Сорокин с братом. Тут две кровати, два письменных стола и шкаф. Пройти уже, собственно, негде. Мебель старенькая, заклеенная какими-то стикерами. Дима садится на кровать и смотрит на меня. Он очень волнуется. Он невероятно растерян.
— Я пойду, принесу чего-нибудь… — бурчит он, быстро уходит на кухню и возвращается с двумя банками дешёвого алкогольного коктейля. — Будешь?
— Нет, — кривлюсь я.
— Извини, — виновато опускает глаза Сорокин. — Я просто не смогу, если буду трезвый…
— Послушай, я могу уйти, — отвечаю. — Никто же тебя не заставляет. Это ты меня пригласил. Не хочешь, не надо…
Димка, бедный, мечется, суетится, как будто пытается отложить момент оглашения приговора. Мне его так жаль, что я правда лучше бы ушёл. К тому же, мне не очень хочется быть тем, кто ему этот приговор огласит. Он только столкнулся с этим, только ввязался в бой со своей сексуальностью и ещё искренне надеется, что всё пройдёт. Вот сейчас попробую, не понравится, и сразу пойму, что никакой я не гей. Конечно, я тоже проходил через это. Наверное, все проходят. До последнего думаешь, что пройдёт, что не понравится. Ведь это же мерзость. Все же всюду только и говорят, что это отвратительно. Ну как такое может понравится тебе! Такой стыд! Я прямо как молитву себе под нос шептал одними губами в свой первый раз с парнем: «Нет, нет, мне не нравится. Это ужасно. Никогда, не мне…» А потом — бах — и тебе нравится. И не просто нравится, а очень даже. Так нравится, что ты хотел бы повторить. И повторяешь потом ещё не раз и не два. И каждый раз — ничего кроме стыда и почти непреодолимого желания вскрыть себе вены.
— Хочу, — прерывает Димка, быстро, почти залпом выпивает одну банку, потом подходит ко мне и целует в губы.
Так невинно целует, так несмело и нелепо. Потом отрывается, вздыхает тяжело словно перед подводным погружением и снова касается моих губ своими.
— Ты и с девушками так же целуешься? — С улыбкой спрашиваю я.
Я ни в коем случае не хочу обидеть Димку, просто хочу немного разрядить обстановку. Я смотрю ему в глаза, немного склонив голову, потом обнимаю за поясницу и целую по-настоящему. Я чувствую, как дыхание Сорокина учащается, он закрывает глаза и ближе прижимается ко мне. Вот он, твой приговор, Дима Сорокин: виновен. По всем статьям виновен. И нет у тебя пути назад. Ты можешь сомневаться, но я знаю. Я сам когда-то пытался этот путь отыскать.