Оля садится на кровать и долго смотрит мне в глаза.
— Волнуешься? — Говорю я и присаживаюсь рядом.
— Угу, — кивает она.
Мы не разговариваем. Мы просто сидим рядом друг с другом, я держу Олю за руку. И так до того момента, когда в половину седьмого у меня звонит будильник.
— Пора, — говорю я.
Мы собираемся и выезжаем. На метро добираемся до Ледового дворца и начинаем готовиться к выступлению. Мы выступаем десятыми, сразу после московской пары. Они, надо сказать, откатывают превосходно. Немного скованно, на мой взгляд, и девочка какая-то деревянная, но по технике к ним не придраться. Аплодисменты смолкают — и теперь наш выход. Гаснет свет, включаются прожекторы. Мы на льду. Первые аккорды нашей песни — началось. До этого трясущиеся коленки в миг становятся крепкой опорой, вспотевшие ладони высыхают, спутанные мысли исчезают. В голове абсолютная прозрачность. Только лёд, музыка и мы. И ничего больше нет. Нет родителей, нет школы, нет никаких проблем и переживаний. Нет Димки, нет моей грёбанной сексуальной ориентации. Нет ночных кошмаров и страхов быть разоблачённым. Здесь я такой какой есть. Здесь я лучшее, чем когда-либо мог быть. Я обожаю это чувство, когда выходишь на лёд в серьёзных соревнованиях. Когда адреналин прочищает вены и сосуды. Когда ты отмеряешь такт по ударам сердца. Когда ты живёшь одним взглядом со своей партнёршей. Я бы жил ради этих моментов.
Мы катаемся безупречно. Программа у нас сложнее, чем у москвичей. Всё идеально, но тут, выходя из вращения, Оля теряет равновесие. Я понимаю, что она сейчас рухнет на лёд, подбегаю и подхватываю её. Это может показаться катастрофой, но это доли секунды. Волгина оказывается в моих руках, мы переходим в совершенно не запланированный шаг, но попадаем в такт.
— Продолжаем, — спокойно говорю я на ухо Оле. — Всё нормально.
Мы быстро возвращаемся в ритм программы и откатываем оставшуюся часть безупречно. Могу поспорить, зрители даже ничего не заметили. Ошибку удалось предотвратить в самом её зачатье, но судьи, конечно, уловили фальшь и вынужденную импровизацию. Финальный аккорд. Мы замираем. Поклон. Аплодисменты. Свет. Можно выдохнуть. Мы уезжаем со льда на скамейку. Как только коньки касаются резиновой дорожки, Оля повисает на мне, утыкается в плечо и начинает беззвучно плакать. Она вцепляется в меня ногтями. Я обнимаю её. Ирина Васильевна говорит, что мы молодцы. Она хлопает меня по плечу, говорит: «Умница», — и чмокает в щёку. Мы садимся на скамейку и ждём оценок. Я всё еще в том же состоянии, когда ничего не имеет значения. Я всё еще не слышу гула стадиона, не думаю ни о ком. Я даже не обращаю внимания на Олины всхлипы, а она просто убита произошедшим. Я складываю ладони вместе и прикладываю к губам словно для молитвы. Я думаю, может быть, судьи не заметили, как споткнулась Оля, может быть, они все разом отвернулись или моргнули, а когда открыли глаза, то мы уже продолжали шаги. А потом было сложное вращение, потом тодес… Может, это они запомнили больше. Ирина Васильевна успокаивает Волгину, что-то говорит, возможно, мне, но я не слышу. Я смотрю на табло и жду оценок. И они удивительные! Просто нереальные. Такого не может быть. Мы уступаем лидерам одну десятую. Вот теперь я выдыхаю. Вот теперь я могу дышать. Я откидываюсь назад и запрокидываю голову. Мы молодцы. Ирина Васильевна подбадривает нас. Волгина рыдает.