— Мама, — сказала Барашек с натянутой улыбкой. — Он правда хочет на мне жениться.
— Отправляйся за углем, говорю тебе! — крикнула женщина, поводя в воздухе вилкой.
— Мама!..
Женщина подняла голову и медленно произнесла:
— Ты все еще здесь? Наподдать для скорости?!
Барашек сжала руку своему Ханнесу, схватила корзину и бросила как можно задорнее:
— Я быстро! — И выбежала в коридор.
Дверь на лестницу захлопнулась.
Пиннеберг остался в кухне, не сводя робкого взгляда с фрау Мёршель, после чего перевел его на окно, за которым виднелись дымовые трубы на фоне голубого летнего неба.
Фрау Мёршель переставила сковородку с конфорки, пошуровала кочергой в печке, ворча что-то себе под нос. Пиннеберг вежливо спросил:
— Простите, вы что-то сказали?..
Это были первые слова, которые он произнес в этом доме.
Лучше бы он промолчал: женщина как стервятник ринулась на него — в одной руке кочерга, в другой вилка для оладий, размахивая ими во все стороны. Однако не это было страшным. Ужасным сделалось ее лицо — морщины на нем дергались и прыгали, но еще хуже были ее жесткие, свирепые глаза.
— Только посмей опозорить девчонку! — рявкнула она.
Пиннеберг отступил на шаг.
— Я хочу жениться на Эмме, фрау Мёршель! — с тревогой в голосе сказал он.
— Думаешь, я не понимаю, что там у вас с ней, — невозмутимо сказала старуха. — Две недели уж жду. Думала, что сама скажет, думала сама придет. Вот так вот сижу здесь и жду. — Она вздохнула: — Моя Эмма хорошая девочка. Эй, вы, она вам не игрушка какая, слышите? Она порядочная. Никогда не давала повода усомниться в этом — а вы хотите ее довести до стыда!
— Да нет же, нет, — сказал Пиннеберг, тревожась все больше.
— Хотите, хотите! — не унимается фрау Мёршель. — Еще как хотите! Две недели вот жду — когда она принесет стирать свои тряпки. Нет, не несет. Как ты посмел это сделать?
Возразить ему было нечего.
— Мы молодые, — попытался оправдаться он.
— Это ты, ты мою дочку втянул в это, — прорычала она с новой силой. — Все вы, мужики, свиньи, все — свиньи, тьфу!
— Но мы поженимся, как только соберем необходимые бумаги, — пытался объяснить Пиннеберг.
Фрау Мёршель вернулась к плите, на которой уже шипело. Потом спросила:
— Кто вы? И готовы вы к женитьбе?
— Я бухгалтер. В конторе по продаже зерна.
— Стало быть, служащий?
— Да.
— Лучше бы был рабочим. Сколько получаете?
— Сто восемьдесят марок.
— Чистыми?
— Нет, с вычетами.
— Неплохо, хоть и не много, — сказала женщина. — Дочка не пропадет. — И злобно добавила: — Приданого не ждите. Мы простые работяги, негде нам его взять. Разве что застиранное бельишко.