Пиннеберг умоляюще уставился на Барашка, но она даже не повернулась в его сторону. Может, она к такому и привыкла, но он нет.
— Итак, вы из служащих, продолжал Мёршель. — А они считают, что лучше нас, рабочих.
— Ничего я так не считаю.
— Считаете-считаете. А почему, я спрашиваю? Потому что вы не требуете, чтобы вам платили каждую неделю, а готовы ждать. Не настаиваете на оплате сверхурочных, получаете по заниженным ставкам, не бастуете. Потому что вы всем известные штрейкбрехеры…
— Дело не только в деньгах, — сказал Пиннеберг. — У нас другие представления, не такие, как у рабочих. У нас свои потребности…
— Думайте иначе, — проговорил Мёршель. — Так же, как рабочие.
— Я не согласен, — ответил Пиннеберг. — Я, например…
— Что вы? — усмехнулся Мёршель. — Вы, например, взяли аванс?
— Что еще за аванс?
— Самый настоящий. — Мёршель осклабился: — У Эммы. Не очень-то это красиво. Типичная пролетарская привычка.
— Я… — Лицо Пиннеберга обдало жаром, и ему захотелось хлопнуть дверью и прогреметь на прощанье: «Да чтоб вас всех!..»
Но фрау Мёршель решила утихомирить мужа:
— Успокойся, отец, хватит зубоскалить! Дело сделано. Тебя оно уже не касается.
— Карл вернулся! — выкрикнула Барашек при звуке хлопнувшей входной двери.
— Зови к столу, женщина, — сказал Мёршель. — А я прав, зятек, хочешь, спроси у своего пастора.
В кухню вошел молодой человек, однако «молодым» назвать его было трудно, скорее уж пожилым. Он выглядел каким-то дряблым и даже более злобным, чем его отец. Его «добрый вечер» было похоже на звериный рык. Он, не обращая на гостя внимания, снял пиджак, жилет, а за ними и рубашку. Пиннеберг с нарастающим удивлением наблюдал за ним.
— Сверхурочная работа? — спросил Карла отец. Тот прорычал что-то нечленораздельное.
— Умоешься после, Карл, — сказала фрау Ступке. — Иди есть.
Но было слышно, как побежала в раковине вода; Карл уже усердно отмывался. При виде его оголенного торса Пиннеберг смутился, главным образом из-за Барашка. Но она, судя по всему, не придавала этому значения и отнеслась к этому как к само собой разумеющемуся. А Пиннеберга, наоборот, задевало почти все: и убогие тарелки в темных пятнах, и пропахшие луком картофельные оладьи, скисшие огурцы, теплое бутылочное пиво, которое предложили только мужчинам; вся эта унылая кухня и моющийся Карл…
Карл сел за стол.
— Ха-а, пиво! — грубо бросил он.
— Это жених Эммы, — пустилась в объяснения фрау Мёршель. — Они хотят пожениться.
— Оторвала себе жениха, — продолжал Карл. — Еще и буржуя. Пролетарий для нее недостаточно хорош.
— Вот-вот, — довольно кивнул отец.