Разумеется, комната в полном вашем распоряжении, это же ваша комната, и мебель вся на месте! Посуда тоже ваша. Я всегда могу поспать у знакомых, а эту певичку с ее семейкой выселите через жилконтору. Впрочем, они вполне приличные люди — но что это меняет? Нынче каждому своя шкура ближе к телу! Она вас так боится! У них ведь ничего нет, ни одной ложки, ни одной чашки… Кстати, чайничек, в котором сейчас кофе, не ваш, ваши чайники все побились при бомбежке. Мне его дала одна старушка, денег она, конечно, не возьмет. Думаю, фунт сахара и хлеб будет в самый раз. Это не так много, дорогой мой, сахар нынче по сто, а хлеб по восемьдесят — вам же нужен чайник! Ладно, это я обсужу с вашей женой.
Кушайте, кушайте хлеб, на вкус он ничего, хотя и не насыщает. Я как раз собираюсь купить свежий. Может, и варенье удастся раздобыть. Если бы вы приехали вчера, я бы угостила вас пирогом, настоящим сладким пирогом, с толстым слоем сахарной пудры. Увы, увы! Но ничего: я поговорю с моим пекарем, к воскресенью он испечет вам пирог. Дорого он не возьмет…
…Поток ее речей не иссякал — от Долля требовалось только сидеть и слушать. Иногда он вставлял «да», «вот как», «спасибо» — этого более чем хватало. Он доплыл до пристани; наконец-то, наконец-то, когда он совсем было отчаялся, для них все-таки нашлось какое-никакое пристанище. Удобно расположившись в кресле и вытянув уставшие ноги, которые буквально горели, он поглощал белый хлеб — один кусок, три, семь, — пил кофе, выкуривал сигарету и снова принимался за еду. А Шульц говорила и говорила…
Это была женщина за сорок, начинающая увядать — чего она сама пока еще не желала понимать, — в довольно мятой и не очень чистой одежде, но несомненно дама. Во всяком случае, была когда-то дамой — кого из прежних «дам» сейчас повернется язык так назвать?
И вот уже стемнело, у постели горит большой электрический торшер, из радио тихо льется танцевальная музыка. Врач, эта обтянутая папирусом химера, уже побывал у них и снова ушел. Он опять посоветовал ехать в больницу, но потом без долгих разговоров сделал обоим по уколу. Теперь оба расслабленны и спокойны, и морфий дарует сладкий обман, будто никаких трудностей в жизни больше нет.
На столике у кушетки вдоволь сигарет, заварочный чайник с настоящим чаем, банка сгущенки, сахар — и, конечно же, белый хлеб. Они ни в чем не испытывают недостатка, у них есть дом, в котором играет изысканная музыка. Со стен смотрят картины — оригиналы, не то чтобы шедевры, но вполне добротные полотна.
Долли еще не спят. На этот раз врач вколол им чистый морфий, и они тихонько болтают, строят планы… планы?.. Они потеряли всякую связь с действительностью, витают в грезах, любое желание, едва возникнув, тут же сбывается. Квартира принадлежит им, у них вдосталь продуктовых карточек, скоро придет из городка грузовик с малышом Петтой и вещами. Завтра он снова сядет писать книги, в голове роятся планы, его ждет мировой успех…