– Явление второе, сцена третья.
Понятно, что выглядел я как идиот в галифе, шляпе из папоротника, с каменным топором и взглядом злобного капитана, отмечающего расхлюстанный вид и вольное обращение младших по рангу, но мне-то было не до них. Сунув фрицу под нос топор, постучал по нему пальцем и сказал заветное слово:
– «Юнкерс». Dort ist?[3]
Вроде бы правильно спросил «там есть?». Фашист смотрел на меня. Глаза перебегали с одного моего глаза на другой, так всегда взгляд бегает, когда очень близко стоишь. Он посмотрел на топор, на экипаж, выстроившийся с интересом тут же. Лицо исказилось то ли от страха, то ли от злости, не поймешь. Мотнул головой и дернул воротник рубахи. Дурень, оторвал воротник.
Черт! Он решил, что я его казнить сейчас буду? Не капитан ВВС, а Малюта Скуратов перед ним в наряде аборигена Новой Зеландии. Точно аборигена – босиком, в листьях, а штаны со съеденного европейца снял. Злость прошла, я ткнул в сторону, откуда мы его притащили – хоть вряд ли он направление запомнил в том состоянии, – показал пальцем на топор и повторил:
– «Юнкерс». Dort ist?
На этот раз до немца, похоже, дошло что-то более мирное, он точно понял, что еще чуть поживет, – глаза его беспомощно дернулись по нашим лицам. Он утвердительно мотнул головой и прокаркал:
– Ja. Ich habe mit der Axt ein Grab für meine Kamaraden ausgehoben[4].
Н-да, ни слова не понятно, только это «их» значит «я».
– No entiendo, – разочарованно протянул я чаще всего употреблявшееся в Испании «не понимаю» и выпрямился.
Черт, я и правда ничего не помню из немецкого. Да и что мы на тех уроках изучали, Берлин, Роза Люксембург… спасибо, здравствуйте, как пройти. Кто там машет топором?
Немец вдруг скрестил руки, и не просто перед собой, а в виде правильного креста.
Мы с Алешкой переглянулись.
– У могил оставил, копать-то, наверное, нечем было, – выдохнул Алексей.
– Точно! – кивнул я.
Чувствую, кто-то мне тычет чем-то в плечо. Проша. Опять блокнот и карандаш подает.
– Я вообще английский учил, – сказал он. – Пусть нарисует, где топор.
Дали фрицу лист бумаги и карандаш. Тот, полусидя, полулежа, трясущейся рукой нацарапал холм и крест на нем.
– Dort, – проговорил он и откинулся назад. Посмотрел на меня. Даже где-то и с интересом гад посмотрел, дошло или нет.
«Там», значит. Я кивнул.
– Товарищ капитан, можно я за топором пойду? – спросил Костя, он сидел у костра, подтесывая картинно полено на щепу для растопки.
Петр Иваныч тихо, отвернувшись от фашиста, сказал мне:
– Пусть идут, Миша, за топором этим. Одним рубить не дело. Там махины в три обхвата остались, непонятно, как не зацепились за них, когда садились. Мелочь-то всю поваляли. Сегодня вокруг такой елки пропрыгал часа два и плюнул, что понадкусал. А они ведь растут, быстрее надо.