– Алексей, опускай стекло.
Привязанная к окну палка оказалась коротковата, мы по очереди перехватывали ее и отбегали в сторону – выдержать около ямы больше секунд тридцати было невозможно. А Прохор значительно смотрел на часы, сказал, что ждать надо ровно восемь минут. Хотя я подозревал, что точную цифру он назвал просто так, для важности. Наконец взмах рукой, стекло выдернуто из ямы и вновь закрыто гимнастеркой. Черта с два – на этот раз такое горячее, даже через ткань жгло. Посбрасывали с себя все, завернули. Гнется. С трудом, плохо идет, но чувствуется, идет под ладонями. Ура!
– Проша, а оно не спружинит? Когда остынет? – забеспокоился Константин. – Вдруг как раньше изогнется.
– Нет, – пропыхтел физик. – У материалов памяти о прошлой форме не бывает. Надо только удерживать, пока совсем не остынет и не перестанет гнуться.
Довольно быстро руки почувствовали – стекло больше не поддается, вроде и горячее еще, а не согнуть. Перевели дух, Алексей сказал:
– Ну что, отпускаем? Теперь или готово, или опять не получилось.
Сбросили гимнастерку, ошибся штурман – ни то ни другое. Плексиглас-то распрямился. Более-менее, волной, но распрямился. Вот только помутнел, пошел молочно-белыми пятнами. Алексей вздохнул:
– И какие теперь варианты?
А Петр Иваныч поднес лист к глазам, долго вглядывался сквозь него:
– Такие варианты, Алеша, что с таким окном лучше, чем без окна. Если совсем близко, то смотреть можно, там, где не очень побелело. А без него – только ветошью дырки затыкать, а через ветошь еще меньше увидишь.
– И дуба дашь на пяти тысячах, когда ветошь эту к черту выдует, что немаловажно. Остается первый вариант, – рассмеялся я.
Так и порешили – лучше с недоделанными окнами, чем совсем без них. Теперь второе разогнуть и оба в рамы вставить. Но это проще, где надо подрезать чуть, подрежем – это мы попробовали на осколках. Лезвием не получится, а если нож обернуть, в кулак взять, то можно острием канавки процарапать по любой форме. Ну и дырки под винты – раскаленным гвоздем. Не бог весть какая технология. А уж что останется незакрытым – куртку немецкую располосуем и заткнем, выдержит, наверное.
Сегодня Константин, едва выбрался из фюзеляжа, хмуро спросил у Проши:
– Какой сейчас день, Проша, там, в той жизни?
Прохор сидел на чурбачке возле Петра Иваныча и озадаченно взглянул на радиста, потом на блокнот, на обложке которого рисовал свои зарубки – сколько мы здесь пробыли. Физик что-то пересчитал, загнал очки на лоб и сказал:
– Двадцатое сентября.
– А-а, завтра, значит.
– Что завтра?