Увидев нас, раненый сказал чуть слышным голосом:
— Воды… воды…
Цигэнуш подставил ладони под дождь, и этот ковш быстро наполнился водой. Наклонившись к раненому, Цигэнуш дал ему напиться.
— Спасибо…
— Ты откуда родом? — спросил Цигэнуш.
— Из Урлэвынта.
— А этот парень?
— Кто? Ангел? Тоже оттуда. Это мой сын.
— А все остальные?
— Кто остальные?
— Те, что убежали.
— Это был Босоанка… и…
Запинаясь, раненый назвал несколько имен, которые мы не запомнили.
Жалость Цигэнуша прошла, и он спросил уже другим тоном:
— Вы хотели нас напугать или убить?
— Убить.
— Почему?
— Чтобы избавиться от вас.
— Но почему? Зачем вам это понадобилось?
— А как же? Вы собираетесь отнять у нас землю… Оно, конечно, правда — вы же нам ее и дали… Еще и двух лет не прошло… Но теперь, после выборов, вы снова ее отберете… Вы загоните нас в коллективы и заставите есть из одного котла… Но мы не хотим отдавать вам землю… Жрать из одного котла мы тоже не желаем…
— Кто вам все это сказал?
— Как будто ты сам не знаешь! Босоанка!.. Но не только он… И другие говорили то же самое. Разные люди. Все говорят про это…
Раненый с трудом произносил слова. И все же ему хотелось выговориться. Время от времени он смолкал, стискивая зубы, глухо стонал, потом начинал все сначала. В его рассказе была крупица правды. Только крупица. Все остальное — выдумки, бредни, ложь… Но в эти дни еще трудно было отличить ложь от правды и правду от лжи.
Я молча слушал излияния раненого. И молча смотрел на него. Орош тоже молчал. Молчал, слушал и смотрел. Для нас ясно было, что человек этот вскоре умрет. Значит, мы убили двоих. Мы этого не хотели, но все-таки убили. Имели мы право убивать? Нет. У нас не было такого права. Но они атаковали нас первыми, они хотели убить нас, и мы вынуждены были защищаться… Защищаться…
— Надо попробовать остановить кровотечение, — сказал я.
— Можно попробовать, — согласился Цигэнуш. — Хотя я не думаю, что это ему поможет. Он весь продырявлен «береттой»!
Внезапно я почувствовал ледяную дрожь во всем теле и какую-то странную горечь во рту.
Я стрелял из «беретты». Из нас троих только у меня была «беретта».
Я наклонился к раненому и стал расстегивать ему куртку и штаны. Потом я снял с него пояс и кое-как перетянул ему живот, закрыв предварительно рану окровавленными бинтами, наспех сделанными из его собственной рубашки. Раненый стонал и причитал:
— Конец… Я погиб… Жалко сына…
— Только сына?
— О себе не жалею. Я прожил свое. Но очень жаль сына. Две недели назад я женил его. И двух недель еще не прошло. Свадьба была знатная, с музыкой, с шаферами, все как полагается. А вот теперь его жена осталась вдовой. Не успела выйти замуж и уже вдова… — Он сделал паузу и, неожиданно выругавшись, продолжал: — Она шлюха!.. Мой сын женился на шлюхе!.. Привел мне в дом шлюху!..