– Не смотрите на меня так. Понимаю, у вас есть вопросы. Я действительно инженер-геодезист на службе Его… Величества. Но это не все мои обязанности. Прокладка дороги есть акт борьбы с хаосом. Любое воздействие, как известно, вызывает ответную реакцию. И ответ подчас… принимает странные формы. Это началось задолго до нас. Ещё римляне сталкивались… есть письменные свидетельства. Древние формы. Обитатели, двеллеры, насельники камней, деревьев и болот.
– Вы что же, с нечистью боретесь? – не выдержал я. – Как у господина Гоголя? Вий и прочие бесы?
– Не смейтесь, – прохрипел Брумс, – если бы вы видели то, что довелось видеть мне…
Тут я вспомнил ворон, вылетающих из перчатки, и прикусил язык.
– Людей влечёт Тусклый мир, – продолжал землемер, – они хотят могущества и сакрального знания, желают отличаться… Обитатели пользуются этим. Сначала я подумал, что в уезде происходит нечто подобное. Но, похоже, ошибся. Здесь другое… какой-то заговор. Людские дела – не в моей компетенции. Но этот стрелок… я хотел бы взглянуть на него.
В ответ я рассказал Брумсу про звёздную болезнь. Про метаморфозы Нестора Ивановича и Матвея Нежильца. Вспомнил, что и у Ибисова была звезда на виске.
– А-а, кажется, понимаю, – кивнул землемер, – это что-то вроде эксперимента. Очень похоже на столичных теургов. Они хотят посмотреть, работает ли ритуал с Поплаком. Проверяют всех, кто имеет непокой в душе. Ибисов давно хотел вернуться в Петербург, Нежилец с детства завидовал старшему брату, Нестор Иванович безнадёжно лелеял в душе анархические идеи. Только вот убийство для теургов – это чересчур. Как-то не вяжется.
Тут ему снова стало хуже и дальше мы двигались в молчании. Вскоре к нам подъехал исправник в сопровождении жандармов и конных казаков. Спросил, что происходит в Лютожне. Мы с Селиваном коротко рассказали, что случилось, и расстались со служителями закона, сославшись на то, что больного необходимо поскорее оперировать.
Пока мы двигались через поля, я размышлял над словами Брумса. Даже в таком плачевном состоянии он казался человеком сугубо рассудочным и не склонным к мистификации. Я знал, студент-повеса из той другой весёлой жизни не поверил бы единому слову и посмеялся бы над нелепыми бреднями землемера. Однако здесь, посреди серого безлюдья, странные откровения раненого немца совсем не казались смешными.
К полудню мы добрались до больницы, где нас встретила заплаканная Тася. Брумс был жив, хотя и плох; я велел санитарам немедленно готовить операционную. Послал за Журавским, но того не было на месте.