Тучи черные, дымчатые, серые. Сами тучи и клочки туч то малые, то чуть больше, то до забавного длинные, словно их раскатали и вытянули вот так неестественно. Но для чего? Может быть, чтобы позабавить людей? Или для необычной красоты? Или так просто?
Из окна вагона видны эти тучи — вместе с небом и морем, с просветами зашедшего солнца и бледной холодной луной, с блестками волн и пронизывающими горизонт стрелами прожекторов. Это — пограничники.
Поезд идет быстро, хотя и с частыми остановками, но тучи над морем все равно видны в движении. Они как живые. И вот уже та чуть сместилась к берегу, к горам, а та, продолговатая, растянутая до неестественности, изменилась — подняла правый край вверх, ближе к луне, и опустила левый, почти окунув его в море. И просветы в небе, и тучи, и само море все время меняются, или это потому, что поезд торопится и день сегодня необычный — праздник.
Впрочем, люди устали от праздника, и в вагоне сейчас тихо, не так, как бывало раньше, когда праздник длился один свободный день. Кто-то чуть шумит, но спокойно; кто-то поет, но устало; кто-то дремлет. И драк нет, и даже ругани. Ничего страшного, что это поздняя электричка.
— Валерик, тише!
Женщина, совсем еще молодая, с чуть заметными морщинками под глазами, держит на руках ребенка, Валерика, смотрит в окно и опять повторяет:
— Ну, Валерик!
Валерик, которому от роду не больше года с хвостиком, то успокаивается на ее коленях, и тогда женщина, лаская его, опять смотрит в окно, то вдруг начинает прыгать, бушевать, и тянуться куда-то, и повторять без конца:
— Ля! Л-л-я!
— Да, это Ляля, — спокойно говорит женщина. — Смотри, какая хорошая Ляля!.. Правда, хорошая?
Валерик хлопает в ладоши, снова подскакивает на коленях женщины и произносит что-то восторженное:
— У-у! Ля! У-у-у! Ля-ля-ля!
Рядом через скамью — молодая пара с младенцем, девочкой. Папа в шляпе, мама в немодной выцветшей косынке со следами иностранных слов и чуть веселая. Папа солиден и держит девочку на руках. Он очень горд, что держит дочь, он снисходителен к жене, и он кланяется в сторону женщины с ребенком, и говорит своей дочке:
— Видишь, ты — Ляля! Пусть ты — не Ляля, но ты — Ляля для этого парня. Ляля — это что? Кукла? Правильно? Кукла. Вот и он к тебе просится, поскольку ты для него — Ляля… Понимаешь?
Ляля — не Ляля, конечно, ничего не понимает, но с интересом слушает папу и смотрит на другую скамейку, где сидит этот мальчик, Валерик, ее ровесник, тоже Ляля, но ей не хочется говорить: спать, очень спать хочется.
— Хорошая девочка, — говорит женщина Валерику. — Хорошая, правда?