И снова смотрит в окно, когда Валерик начинает дремать.
За окном море и тучи. Они опять меняются. Огней, кажется, больше, но солнце спряталось за морем, а луна еще светит чуть заметно. Просто они проехали то место, где к празднику все лучшее украсили и осветили. Тут санатории и пансионаты, а летом — лучший пляж. И сейчас, наверно, тут кто-то живет…
Тучи висят и бродят — в свете моря, и огней, и прожекторов пограничников. В самом деле, странное сравнение, что тучи похожи на животных? А похожи, ведь как похожи! И слоны, и коровы, и носороги, и кролики, и жирафы, и гидры какие-то. А еще — автобусы, ракеты, электрички, все, что сейчас. А еще — война. И длинные дороги, и машины, увязающие в грязи и снегу, и «катюши», и все что угодно, что помнится…
Напротив женщины с Валериком сидит девочка, совсем еще девочка, но бледная, с синевой под глазами. Она безразлична ко всем и ко всему, и в окно не смотрит, и только изредка устало улыбается, и также снисходительно говорит:
— Воротник поправь ему… Вытри рот… Посмотри, он не промок?
И женщина, отрываясь от окна, сразу же делает все, что говорит девочка, поразительно, как быстро и скоро, как будто что-то не так было и она извиняется перед ней.
— Нет, нет, нет, — говорит она. — Ты посмотри, как он хорошо спит…
Электричка идет. Пассажиров становится все меньше. И тех, которые больше выпили, и тех, которые в норме. Валерик спит. Умаялся, бедняга.
Тоннель. Вновь справа — море, а слева теперь долина перед горами. Тучи и обрывки их висят и над морем, и над долиной, если посмотреть в другое окно вагона. И там, и над горами — тучи-облака — черные, дымчатые, серые, прилипшие к морю и земле и поднятые над ними, — стоят и движутся, плывут…
Уже ночь, и солнце ушло за море, но светит луна, не так, как прежде, а ярко и жарко, хотя не было никогда такого, но, наверно, праздник и сегодня так должно быть…
* * *
На очередной остановке вагон совсем опустел. Но кто-то вошел. И среди вошедших вдруг:
— Маша? Машенька? Ты или не ты?
Она вздрогнула, испугалась за Валерика и за дочку, но быстро взяла себя в руки и даже волосы поправила:
— Коля? Какими судьбами?
И опять, на всякий случай, покачала Валерика, но он крепко спал, достала платок, вытерла ему нос и рот, как надо было, и посмотрела на него, на Колю:
— Неужели это ты? Боже ты мой!..
Последнее она не сказала вслух, а только про себя.
Он остался таким же, каким и был, но столько лет прошло, и они не виделись, и вообще это ужасно — встретиться вдруг вот так, когда за окнами электрички такие тучи…
— Ну, расскажи! Как ты? Что? Это твой? — Он показал на Валерика.