— Мой, — сказала она. — Внук мой, понимаешь? — И лицо ее сбросило страх неожиданной встречи, просветлело, расправило морщинки, и она готова была броситься к нему, броситься, броситься… Если б не Валерик на коленях.
— Какой внук? Ты что? Значит, ты бабушка Маша? — Он не понял, и встряхнул головой, как всегда прежде, и переспросил: — Ты же молодая, Машка, Машенька!
Она промолчала, и он понял:
— Не сердись, выпил я сегодня… Праздник! А помнишь Апрелевку? Сорок первый? Помнишь?
— Как же!
— А Юго-Западный? Помнишь?
— Как же!
— А госпиталь под Кенигсбергом?
— Еще бы…
— А после войны Новосибирск, Академгородок?
Еще бы она не помнила…
Он сидел сейчас рядом с ней, на одной скамейке электрички, такой же, как и был — в сорок первом, сорок втором, сорок третьем, сорок четвертом, сорок пятом и после войны в Новосибирске. Ничуть не изменился! Ничуть! А если изменился, то ей этого не увидеть, потому что и она изменилась.
— Ты здорово выпил, Коля, — сказала она, не зная, что сказать, но без упрека.
— Узнаю тебя, Машенька, — сказал он. — Узнаю, и не представляешь себе, как я рад, что вижу тебя… Как чертовски глупа жизнь!
— Ты действительно выпил, — повторила она уже тихо, вспомнив Валерика.
Валерик пошевелился в ее руках и сладко храпнул.
— А это — дочка моя, Коля! — вспомнила она и показала на противоположную скамейку.
— Вера, — сказала девочка, почти еще девочка, бледная, с синевой под глазами. — Очень приятно!
— И мне, — сказал он, смутившись.
— Мам! Нам пора, — вдруг сказала Вера. — Наша следующая. Только не разбуди, пожалуйста, Валерика…
— Да, да, да, не разбужу, — пообещала она Вере.
Электричка отошла от предыдущей станции. Надо было вставать. Их — следующая.
— Нам пора, — сказала она.
— Маша, Машенька… — пытался что-то сказать он. — Если бы ты знала!
— Знаю, Коля, знаю, — говорила она. — Ну, пока…
На станции они вышли из вагона. Слава богу, теперь ничто не нарушало сон Валерика — он продолжал спать на руках.
Вера говорила:
— Мам, я тебя прошу, осторожнее! Если Валерик проснется…
— Знаю, знаю, — повторяла она.
И вдруг почему-то она пошла по платформе назад с Валериком на руках к окну вагона, который точно ей был знаком. И он, конечно, был у того окна.
— Коля! — крикнула она. — Я хотела тебя спросить…
Он ничего не мог понять, улыбался, целовал ее через дважды закрытое на зиму стекло и был таким, каким…
— Мам! Ну ты что? — спросила Вера. — Пойдем домой, прошу тебя! Я правда устала. И вот Валерик…
— Да, да, пойдем, — сказала она извинительно. — А о Валерике не беспокойся. Посмотри, как он сладко спит…
Они шли к дому. И были странные тучи над морем и над горами, меняющиеся по дуновению шторма, бури или обычного ветерка. И были еще электрички, более поздние, из которых вываливались молодые ребята с гитарами и банджо, и было море — само по себе, и море огней в честь праздника.