Определению, привязке и обозначению границы на самом деле отводилось только второе место среди приоритетов в русском видении положения вещей. С. Л. Владиславич-Рагузинскому приказали всячески откладывать определение границы на отдаленное будущее. Если же маньчжуры начнут настаивать на обозначении спорной границы к западу от реки Аргунь, Савве Лукичу предлагалось идти на уступки в интересах продвижения по самому главному вопросу — налаживанию торговли. Ни при каких обстоятельствах ему не разрешалось уступать китайцам территории Забайкалья, Удинска, Селенгинска, Нерчинска или земли, примыкающие к Иртышу на западе. Никакие ценные земли, особенно недра которых содержали золотые или серебряные копи, а также имели потенциальную ценность с военной точки зрения, уступке не подлежали. Фактическое обозначение границ делегировалось участникам будущей совместной русско-китайской комиссии. Ради укрепления российской позиции в этом деле следовало составить подробную карту, причем прямо на границе, ведь уже существовала точная съемка той местности. Расстроенный до глубины души первыми картами, составленными назначенным сибирским генерал-губернатором иркутским топографом Петром Скобельцыным (тот нанес одну только реку Аргунь), Владиславич-Рагузинский распорядился изготовить для него вторую карту, составленную тем же Скобельцыным и еще тремя топографами, которых послали в экспедицию на границу весной 1726 года. Эти четыре специалиста произвели съемку и нанесли на карту практически не известной никому монгольской границы, области верховий Енисея, нижнего бассейна Селенги и верхние притоки Амура, а также известную границу вплоть до самого океана. Им поручили обратить особое внимание на картографирование любых буддистских памятных знаков, способных послужить подтверждением притязаний китайцев на земли в Забайкалье, которые русские чиновники намеревались категорически отвергнуть.
Третью по важности проблему составляли переселенцы, прежде всего джунгары и представители прочих монгольских племен, бежавшие в Сибирь от призыва в китайскую армию или из-за притеснений со стороны местных властей. Участников переговоров с китайской стороны предстояло убедить в самых добрых намерениях со стороны России. Русскому послу рекомендовали обратить внимание китайцев на петровский указ от 22 июля 1722 года, в соответствии с которым нарушителей границы требовалось возвращать на территорию китайских владений, на распоряжения Ф. Фефилова по поводу экстрадиции 84 подданных китайского императора, а также на возвращение их на родину Л. Лангом в августе 1724 года. В Коллегии иностранных дел и в Сенате России явно отдавали себе отчет в том, что данная проблема, безусловно, выглядела самой важной в представлении маньчжуров. Информация об этом поступала в неисчислимом количестве донесений от Л. Ланга и других чиновников, служивших на границе. Распространение маньчжурской военной мощи и политического влияния на территорию Монголии и Джунгарии существенно затруднялось без закрытия государственной границы и безотлагательной выдачи китайским властям их переселенцев. Беженцев, уже обосновавшихся на территории России, возвращать на родину по возможности не намечалось, хотя этому последнему пункту Владиславич-Рагузинскому разрешалось дать согласие, если бы возникала угроза возобновлению торговых отношений.