— Что ты молчишь? Скажи, кто ты такой?
Снова началось то, что шеф называл «дрессировкой». И хотя скрюченный мне ничуть не нравился, был даже противен и не вызывал жалости, эта унизительная сцена дрессировки показалась мне отвратительной. Я в свою очередь предложил что-нибудь спеть. Но шеф махнул рукой, не спуская глаз со скрюченного, словно гипнотизировал его.
— Кто ты такой?
Скрюченный сдался.
— Капиталист. Волк-одиночка.
— Гнусный червь?
— Гнусный червь.
— Сколько ты награбил?
— У меня в банке было миллиона три.
— А остальное? Недвижимость?
— Тоже почти на столько же.
— Слыхал? — обратился ко мне шеф. — Почти на столько же! Почти на столько же! И еще врет, преуменьшает!
— Честное слово, шеф! Ни грошом больше!
— Знаю я! Точно! А что о мешке скажешь?
— О каком мешке?
— О том мешке, Маска! Ну-ка расскажи!
Скрюченный желчно и вместе с тем печально усмехнулся своим широким ртом. Сделал вид, что мешает угли в костре, и неохотно процедил сквозь зубы:
— В мешке были ценности.
Он закашлялся, словно поперхнулся дымом. Шеф протянул ему бутылку с водкой.
— Промочи горло! И рассказывай! Все! Точно! Какие ценности?
Скрюченный выпил и снова закашлялся.
— Все больше золото. Золотые монеты. — Он смотрел на меня прищуренными глазами, и лицо его в неровном свете костра приняло дьявольское, плутовское выражение. — Понимаете, я коллекционировал… ну, словом, собирал долгие годы…
— Коллекционировал! — фыркнул шеф. — Хо-хо, точно! Известный нумизмат. Коллекционер! Золото! Вот он каков, наш знаменитый капиталист! Подавай ему непременно золото! Коллекционер! Иначе ему богатство не в богатство!
— Так оно и есть, что верно, то верно, в золото я верил больше всего. Устойчивая ценность, прочная, надежная. Я, знаете, человек маленький, нажил все собственным горбом и собственными силами. С малых лет передышки не знал, ничего мне даром не давалось. Работал, как вол, ночей не спал.
— Хо-хо, пролетарий!
— Нет, не пролетарий, этого не скажу. Не стану отрицать, я получил кое-что в наследство — лавчонку мясную, да что в ней толку? Так, пустяки. А конкуренция какая! Но я не сдался, работал себе и работал, целые месяцы, целые годы надрывался. Один, вот этими руками… — Он разгорячился, должно быть решив, что нашел в моем лице благожелательного слушателя, сочувствующую душу. Но шеф его прервал:
— Этими руками! Шесть миллионов.
Скрюченный вздохнул.
— Однако это так, шеф! Крона к кроне тянется, денежки к денежкам, капиталец к капитальцу. Большой капиталец — он больше деньжат к себе притягивает. Вроде как магнит.
— Сам собой! Это точно! Я не я и лошадь не моя! Во всем денежки виноваты! А эксплуатировал кто?