Странно, но никогда прежде он не думал, что это такое счастье: быть собой, находясь рядом с теми, кто тебя искренне любит. Что на самом деле семья не требует жертв, и для нее не имеет значения, какой длины твои уши и когти, покрыт ли ты кожей, шерстью или костяными пластинами, владеешь ли человеческим языком или только рычишь… ничто не имеет значения, кроме того, что тебя понимают и принимают таким, какой ты есть.
Но, что самое главное, он внезапно понял и другое. Он испытал на себе, прочувствовал и осознал, как же сильно когда-то ошибался Изиар. Как нелепо он промахнулся со своей затеей и как тщетно пытался отыскать рецепт возрождения. Потому что нельзя быть мертвым лишь наполовину. Нельзя сотворить огонь из того, что никогда не умело гореть. Нельзя оживить то, что рассыпалось прахом.
Наивно было думать, что изменение могло помочь тем, кто разучился по-настоящему любить. Что чужая изрезанная кожа может сделать слепца видящим, чужая боль способна принести радость, а кровь позволит продлить чью-то бесконечную агонию. Ведь для перворожденных это действительно была агония — долгая и почти незаметная. Медленное умирание для тех, кто потерял себя в бесконечной череде веков, утратил самое важное и остался лишь красивой пустышкой, лишенной души и ее животворной способности прощать и меняться.
Кажется, это было так просто — всего лишь понять и увидеть. Кажется, это было так легко — перепутать себя с богом. Так обидно ошибиться в самом главном и лишь в последний миг, уже касаясь губами скорбной чаши в руках Ледяной богини, внезапно прозреть.
Тирриниэль, к счастью, смог это сделать. Пусть поздно, но он действительно изменился. Сам. И очень вовремя осознал одну простую вещь, ставшую для него настоящим откровением: он понял вдруг, что истинное изменение не требует насилия. И оно, как ни парадоксально, не нуждается ни в каких рунах…
Придя в себя, ллер Эналле ошеломленно моргнул, не в силах до конца поверить, что все это действительно было. Сидел на земле, широко раскрытыми глазами глядя на спокойное лицо владыки, медленно повторял про себя все, что услышал и понял, пытался осознать случившееся, принять такую странную правду, примерить на себя… наконец вспомнил, зачем пришел в Проклятый лес, и окаменел. А потом опустился на одно колено и с невыразимым раскаянием прошептал:
— Простите, мой лорд…
Тирриниэль нервно дернул щекой, когда следом за главой рода виновато склонились и все остальные. Стрегон с побратимами торжествующе переглянулись, тогда как искренне оторопевшая от увиденного Белка помотала головой.