И я – фрагмент Божьей рукописи мира – благодаря молитвам и тому, что создаю фрески и мозаики, могу рассказывать вам о земных скорбях без слез и сожаления о том, что я сама – часть повести о них. Повесть эта во мне непрестанна, она не завершена, пока я не исполню все их желания.
Возможно, для вас в этом есть противоречие, но жизнь всегда парадокс. В одной и той же комнате два мира сплетаются, сталкиваются и сосуществуют в гармонии, разве не так?
Сегодня больше чем когда-либо я сомневаюсь, существуете ли вы вообще, или вы только музыка, которая слушает меня так же, как я ее. Вы тщательно выбираете, что мы будем слушать. Во всех композициях есть что-то неземное, мощное, иногда недоступное и тайное, как будто, создавая шедевры, композиторы общались с Богом, историей и судьбой рода человеческого, с космосом. Кто бы мог подумать, что в нотной системе из пяти тонов и хроматической лестницы полутонов кроется мистерия звуков, тайна энергии и волшебства, трагическое, скорбное, но и утешительное начало, дающее надежду на то, что мир победит жестокость и зло.
Музыка как любовь, как жизнь, даже в величайшей радости несет следы печали. Она обладает мистической гармонией мелодии, выявляет законы связи между аккордами и внушает жажду свободы, противление рабству и тирании, любовь к душе, страсть к телу. Инструменты, особенно арфа и орган, говорят об ангелах и Боге, о человеческой судьбе, борьбе добра и зла, о грехе и уповании на прощение. Очеловеченность звуков и голосов – это не избыток энергии, как полагал английский философ Герберт Спенсер, но ее открытая сублимация.
Музыка свободно перерабатывает различные события и даже сложные человеческие отношения. То, что мы не хотим читать в глазах любимого, мы вытесняем, пугаясь того, что можем найти и осознать. А музыка не скрывает ничего. Она – больше чем слово и интонация, – только истина, всегда истина.
У вас глубоко посаженные темно-синие глаза. Их цвет обнаруживается только при свете дня, при другом освещении они кажутся темными. Как эта музыка: сперва тихая и спокойная, аллегро модерато, вдруг нарастает в крещендо и вивациссимо, открывая звуки внутренней борьбы, вызванной воспоминаниями. Эти глаза привлекли меня и, наконец я это поняла, напомнили мне глаза Николы. Может, поэтому вы мне близки и я люблю ваши посещения? А вдруг и он прячется в этих глазах, и он слушает? Мои ответные визиты имеют тот же смысл.
Быть может, и вы когда-то любили, как я, и убежали сюда, чтобы в тишине и уединении найти то, чего ждете от жизни, от себя и от других, как надеюсь на это и я?