Вы часто смотрите на стоящие на моем столе фотографии людей со счастливыми лицами и не задаете вопросов. Но ваш взгляд глубоко проникает мне в сердце. Вы пытаетесь отгадать, почему со мной произошло все то, о чем я вам рассказываю. Где мое обручальное кольцо, снято ли оно потому, что я работаю над мозаикой, или есть другая причина? Почему я часто одета в черное – от тоски во мне самой или от тоски по утраченному?
Шутливо, но наполовину всерьез, вы жестом подтвердили мое предположение, что когда я молюсь, покрыв голову, вероятно, я похожа на монахиню. Только светлые волосы, выглядывая из-под черной косынки, выдают, что я не принадлежу к этому богоугодному кругу, еще не освободилась от земных привычек.
Когда-то я верила, что ничто не может угрожать моему счастью, радости и жизни. Страдание было мне незнакомо. Состоятельные родители обрели меня под старость и предоставили мне всё – они были счастливы, что у них есть ребенок. Они думали, что обеспечили мне главное, чтоб я была готова к жизни: забота семьи, ощущение веры, хорошее образование за границей, путешествия.
Как же мало они понимали – ведь мне нужнее всего была их близость, ласковая защита, прикосновение, голос! Сегодня я смотрела, как из школы возвращаются ученики с сумками, украшенными народной вышивкой. Счастливые, они скакали по лугам, играли в жмурки, карабкались на деревья в саду – и я поняла, почему у них такой здоровый вид, и румяные щечки, и улыбки, похожие на молодой месяц. Дети наслаждались не столько вкусом яблока и его крепким хрустом, сколько непосредственной любовью родителей. Поездки за границу были им не нужны.
Ребенком я верила, что месяц мне улыбается, когда во французском католическом пансионе смотрела в окно и мысленно посылала матери просьбы, чтоб она как можно скорей приехала меня навестить. Месяц был моим курьером, небесным письмоносцем, он составлял мне компанию в тревожные ночи в этой длинной спальне с одинаковыми кроватями (белые, с белыми одеялами, они казались мне привидениями). Мне тогда едва исполнилось четыре года.
По ночам я боялась католических честных сестер – не узнавала их во мраке, когда они снимали свои большие белые накрахмаленные чепцы, похожие на лебединые крылья. Днем эти крылья меня успокаивали, сестры напоминали ангелов, которые могут взлететь. У них была такая грациозная походка. А ночью, когда они являлись с остриженными волосами, я не узнавала их, они вселяли в меня невыразимый страх. Я хватала икону Богородицы, висевшую на белой ленте над моим изголовьем, натягивала на голову белое фланелевое одеяло и тихо призывала в молитвах маму и Божью Матерь.