Там было несколько таких комнат. Ценная обстановка имела свою предысторию, но от нее веяло холодом. Это был дом фамильной традиции, дом прошлого, а не настоящего. Я ничего в нем не меняла, не добавляла, кроме как в своей спальне. У нас была одна общая спальня и две отдельные. Часто я спала у себя, в одиночестве, и меня охватывал страх, вернувшийся из детства. В кошмарных снах являлись лица с портретов предков Андре. Они были строгие и злые. Как повелось тут из поколения в поколение, мы в браке держали себя в соответствии с обычаями и этикетом аристократической французской семьи. Андре использовал любую возможность, чтобы поговорить по-французски, он считал Францию своей родиной. Он любил эту страну, мы часто ее посещали. Как же мало я знала о человеке, с которым собиралась провести жизнь! Он говорил о своих предках с гордостью и любовью. Теперь они принадлежали и мне, ведь я носила его фамилию.
Вспоминаю один благотворительный костюмированный бал, устроенный ради сбора средств для Африки. Андре выбрал мне эфиопский народный костюм. Все присутствующие восхищались – наряд был роскошный, яркий, украшенный шитьем с драгоценными камнями. Особенно эффектен был потрясающий тюрбан. По возвращении с успешно прошедшего вечера я впервые ощутила, каким страстным может быть Андре. Он говорил мне – одетой в этот костюм – слова, которые звучали как музыка. Был в восторге, звал меня по-эфиопски – Дельта, а я не понимала этого имени, даже не знала, что такое существует. И тогда вдруг, наверно, вернувшись в реальность, он нежно взял мое лицо в руки.
– Изабелла, – сказал он серьезно, – я хочу, чтобы ты запомнила эти слова: сегодня вечером я любил тебя. Ты подарила мне лучшие дни в моей жизни, величайшую радость и необычайный дар: ты писала прекрасные иконы и фрески, делала мозаики, которые прославились на весь мир, а я имел честь и наслаждение смотреть, как они возникают. Так родители наблюдают за ростом ребенка.
Я тогда не обратила внимания на то, что он употребил прошедшее время: «…я любил тебя», – по крайней мере теперь я иначе воспринимаю эти слова. Для него смотреть на мои произведения было все равно что воспитывать и растить детей, которых у нас не было.
Он никогда не спрашивал и не обсуждал со мной, хочу ли я ребенка. Теперь понимаю – он избегал этой темы, ведь ему пришлось бы дать приемлемое для обоих разумное объяснение. Чувствуя его неловкость, я не давала повода завести такой разговор, просто плакала по ночам. Я рисовала ангелов, и они стали моей семьей – моими детьми, а в клинике лечила больных детей, как если б они были моими. Когда матери жаловались, что кто-то из детей их не слушается, не уважает, я спрашивала, хотели бы они быть беременны этим ребенком, который теперь причиняет им столько хлопот. Я не говорила им, какие они счастливые и чего бы я только ни отдала за то, чтобы стать матерью. Дети чувствовали мою любовь и нежность и часто говорили: