– Разве здоровье позволяет тебе опять пускаться в долгий и трудный путь? Ты же только что оттуда вернулся. Почему ты прекратил лечение? Оно, может быть, дало бы эффект, – говорила я с горечью, которой не могла утаить. – Андре, я боюсь оставаться одна. Последнее время ты больше в Африке, чем со мной. Я чувствую, между нами что-то изменилось. Не понимаю, в тебе или во мне.
– Я должен ехать, Изабелла. Не спрашивай, почему смерть не страшит меня. Я жду ее прихода.
В Африку мы едем вместе с эфиопским послом, ты с ним вчера познакомилась. Заверну и в Эфиопию. Позвони Ненаду. Я дам тебе его рабочий телефон, пусть он пригласит тебя потанцевать, послушать музыку! Он упоминал о каком-то знаменитом сербском ресторане, говорил, что хочет сводить нас туда. Меня не будет всего несколько недель, Изабелла, если болезнь позволит. Предчувствую, это моя последняя поездка в страну, где я родился.
Его поведение в тот вечер насторожило меня и встревожило, но я все приписала болезни, которая могла убить его в любую минуту. Надо, чтоб перед смертью он испытал все, что хочет, думала я.
28
Девушка в эфиопской одежде
Печаль и одиночество коснулись его сердца прежде, чем он умер. Я убеждала себя, что меня ничто не испугает: я не могу все глубже тонуть в этой агонии, на дне которой и так окажусь очень скоро, когда его потеряю.
По его просьбе я приступила к портрету беременной женщины в эфиопской одежде. На ней была тога сине-фиолетового цвета – я использовала такой в работе над иконами, – голова повязана красным платком, длинные серьги, множество разноцветных браслетов на руках и на шее. Большой крест. Было радостно писать лицо неизвестной женщины, похожей на святую: ведь она несла во чреве новую жизнь. Мне тоже хотелось испытать это счастье. Я писала портрет, думая, что мне никогда не доведется услышать плач своего ребенка, улыбнуться после его рождения, и заливалась слезами.
Позже я поняла, кто та беременная женщина, чей портрет я писала, и ощутила тяжкие угрызения совести, словно была виновата в ее судьбе. Это чувство, смешанное со страхом, стало моей тенью.
И тогда – может быть, сработали защитные механизмы – я поверила, что этот портрет, по сути, мой автопортрет. Я была на грани психического расстройства.
Не знаю точно, сколько дней прошло после смерти Андре: ощущение времени исчезло. Я пребывала в панцире тоски – все было холодно, как лед. Открыв тайну, я стала жертвой самой себя. Начались душевные и умственные муки. Мне снились странные сны, как в каком-нибудь романе. Меня убивали, но и я была убийцей. В этом кошмаре я слышала голоса Андре и Дельты, слова утешения, просьбы о прощении. Вот я, ребенок, испугавшись диких животных, во время сафари в панике бегу от рева львов, тигров и слонов, а теперь меня окружают удивительные пестрые птицы, их хриплый клекот и шумный трепет крыльев. В вихре страха, паники и пыли, за которой ничего не было видно, я слышала голос Николы: