и целями, ему извне предписанными. Культурный деятель действует по целям, диктуемым ему голосом его души, и потому, действуя ради того, чтобы превзойти себя, он своей деятельностью утверждает самого себя. Цели политика далеко не над- или сверх-индивидуальны; они — а-индивидуальны, без-личны. Они всегда и всюду совершенно одинаковы. Конечная цель всякого политика — обеспечить своему народу наиболее выгодную позицию в той непрекращающейся ни на миг борьбе народов, из которой слагается ткань политической истории. Его гениальностью, — а политик может быть гением, так же, как и деятель культуры, и Бисмарк, как творческая сила, не ниже Шекспира или Лобачевского, — могут быть запечатлены те средства, которые он создает для достижения своей цели (германская конституция, составленная Бисмар-ком), но нс сама эта цель. Ибо эта цель лежит вне плоскости человеческого духа. Различие между политикой и культурой аналогично, таким образом, различию между ремеслом и искусством. Цель ремесла — создать полезный предмет. Цель искусства — связать, через произведение искусства, творца с воспринимающими его творение. Когда я бреюсь бритвой "Жилет", мне нет дела до джентельмена, изображенного на конвертике с ножиками. Пусть его "душа" как-то запечатлена в его создании, — если нашей цивилизации суждено исчезнуть, как исчезла цивилизация народа Майя, то будущий археолог, по случайно найденной при раскопках бритве "Жилет", сделает кое-какие предположения о "психее" европейского человечества, — пока я ею бреюсь, я этой "души" не вижу. Не вижу именно потому, что бреюсь. Трагедия национального деятеля, строящего нацию как самоцель, состоит в том, что он трактует культуру как политику, и потому в состоянии создать подобие нации, но не — подлинную нацию. Ибо он не художник, а ремесленник. Ему может казаться, что он творит как художник, так как он не знает, что такое свободное творчество; он творит с оглядкой, с задней мыслью, он думает о посторонней культуре цели, о ее конечном результате — нации, и эта направленность духа мимо цели и обусловливает собою роковым образом его бессилие: он создает только видимость культуры, а значит — только видимость нации. С точки зрения политики, — а тот, кто "строит" нацию, не имеет права ни на минуту отойти от этой точки зрения, — нация рассматривается как сила, действующая в окружении посторонних ей, внешних, сил. "Строитель" нации обязан приложить все усилия к тому, чтобы показать внешнему миру, что нация, которую он "строит", есть подлинно нация, что она обладает всеми атрибутами таковой — национальным языком, национальным искусством, национальной наукой и т. д. Он будет "национализировать" все эти сферы деятельности Духа. Что бы и о чем бы он ни писал, он будет добиваться прежде всего не возможно более точной передачи своей мысли, а возможно большей "чистоты" языка. Он пожертвует самыми необходимыми, давно вошедшими в общенародный обиход, словами, лишь бы только они не явились для кого-нибудь аргументом в пользу недостаточной "самобытности" его языка. Украинец добровольно исказит свою речь в своем увлечении борьбой с "российскими" словами, румын — с славянизмами, которыми полон словарь живой румынской речи. Обеднение культуры, оскудение духа, застои, косность — непременное следствие национального "строительства" ради него самого. Из того же основного побуждения политика-строителя" нации вытекает еще одно следствие, на первый взгляд противоречащее предыдущему, на самом же деле — одного с ним порядка. Политик должен примирить внешний мир с устраиваемой им нацией и постараться сделать так, чтобы последняя этому миру импонировала. В одно и то же время он гонится и за максимальной "самобытностью", и за тем, чтобы его нация выглядела "как все", "не хуже других". Поэтому, что бы он ни пробовал выполнить, все его достижения будут носить на себе отпечаток того, что в теории искусства зовется "академизмом". Академизм можно определить как полный разрыв материи и формы. Между тем как во всяком продукте