Необходимость в этих воспоминаниях возросла тем более теперь, когда семья разобщена и разбросана по разным городам и странам. Тип «Ивана, не помнящего родства» широко распространен в современном мире. Я поверхностно знаком с несколькими американцами моего возраста. Большинство из них мало что знает о своих дедушках и бабушках и откуда они прибыли в Америку. Эта же участь неизбежно ожидает и моих потомков.
Что случилось? Почему я пишу?
В моих руках оказались бесценные для меня несколько школьных тетрадей с воспоминаниями родителей об их жизни, начиная с их детства. Эти воспоминания дают нам возможность заглянуть в наше прошлое еще на одно, для меня, поколение, а для вас, читающих эти строки, на два и более, и узнать — кто же мы и откуда?
Дорогой читатель! Описанное ниже многим может показаться перегруженным деталями. Я лишь старался не упустить ничего из того, что хотели передать мои родители их потомкам, и не выбрасывал ничего существенного из написанного ими. На мой взгляд, все эти штрихи из их жизни дают возможность лучше заглянуть в то далекое, неизвестное нам прошлое, в жизнь евреев в черте оседлости царской России, в этом огромном гетто. В этом гетто евреи были лишены возможности получить образование и работу, что хорошо видно из воспоминаний папы. После крушения царизма, когда черта оседлости была упразднена Временным правительством, семья разлетелась в разные стороны.
Винюсь! Эти записки следовало было сделать раньше, хотя бы при жизни мамы, тогда не было бы множества неясностей. Например, о родственных связях с Первомайской ветвью Ферман, а так же на каком языке евреи общались с окружающим населением, в основном крестьянами. Во всех записях и папы, и мамы значится русский язык. И все же трудно поверить, что крестьяне в Украинской глубинке общались на русском языке. Хотя все может быть. Приведу интересный факт. Только в 2004 году я от моей тети Лизы (умершей 15 июня 2004 года) узнал, что она, до приезда в Харьков в возрасте 17 лет, не знала русского языка. Что в 1932 году, в Добровеличковке, она закончила школу с семилетним обучением на языке идиш. И, приехав в Харьков, она поступила на ФЗО (фабрично-заводское обучение) при заводе, где для группы еврейских молодых людей преподавание велось тоже на языке идиш. Ну и ну! А спустя каких то 5—6 лет знание идиш уже было подозрительным для властей и общаться на нем на людях было неприличным.
Если эти записки при жизни папы сделать было не легко, так как тогда я работал, создавал семью и воспитывал детей, и, что очень важно — это была относительная, может быть бездумная, молодость, то уже здесь в Америке, при жизни мамы, я вполне мог их сделать. Тем более, что и компьютер, при жизни мамы, я мог иметь, не дожидаясь пока мне его подарит, к большому сожалению ныне покойный, мой дорогой брат Геннадий.