>Бабка Аксинья, водя над плошкой лучиной, начала шептать приворот…
Женщины слушали, затаив дыхание.
Лучина погасла.
— Ну, вот, этим маслом смажешь ему сонному голову, а утром в кашу прибавишь эдак с ложечку.
— Бабушка, а вреда ему от этого никакого не никакого не будет? — опасливо спросила Дуня.
— Ничаво не будет. Потоскует маненько, только и всего…
С вечера долго дожидалась Дуня, пока уснула вся семья. Тогда, захватив принесенного от бабки Аксиньи масла, подкралась к амбару и притаилась у притолоки. Из глубины амбара слышалось сонное дыхание Ивана Егорыча. Она шагнула через порог и на коленях подползла к мужу. Протянула в темноте руку, наткнулась на влажный, горячий лоб и сейчас же провела выше, по густым волосам. Иван Егорыч сначала пробормотал что-то непонятное, а потом ясно так и ласково:
— Ядя, Ягодка моя, желанная…
Дуня, как будто наткнувшись на что-то острое, резко откинулась и больно ударилась о закром.
Иван Егорыч проснулся от ее стона.
— Кто здесь?
— Я, Дуня.
— Зачем ты?
— Одежду хотела взять.
— A-а, а я думал… чего не следует.
— Да на кой ты мне нужен, — затрепетав от обиды, проговорила Дуня. И, выпрямившись, пошла из амбара.
Уже несколько раз заходил Иван Егорыч в Волисполком насчет развода. А там все в бумагах неправильность находили и тянули день за днем. Не знали, что каждый лишний день без Ядвиги многого стоит Ивану Егорычу. А она, как нарочно, — ни одного письмеца. И злится он на нее, и тоскует… Чтоб время обмануть пошел с отцом в кузницу. Старик, видимо, недоволен был сыном. Почти не разговаривал с ним. Даже от папироски отказался.
— Некогда нам табаки раскуривать…
И сердито опускал тяжелый молот на до-бела раскаленные подковы и сошники.
Иван Егорыч раздувал меха, клепал смычки на обручах. И вспоминалось ему невеселое детство… Часа в три прибежал Филька с горшком каши и краюхою хлеба.
— А тебя, тятька, из волости звали, мамка велела, чтоб шел. Письмо тебе, сказывают, пришло.
Иван Егорыч схватился за шапку.
— Ай, есть не станешь? — удивился отец.
Куда там есть…
Запыхался так, что когда подошел к столу, где выдают письма, слова не мог выговорить и только руку протянул.
— Имеется для вас пакетик, да еще вон какой.
И, порывшись в ящике, почтарь протянул ему голубой конверт с оттиснутым на нем в уголку веночком из мелких роз.
Как голодная кошка мышенка, так схватил Иван Егорыч письмо и быстрыми шагами направился в поле. Там в глубине чьей-то межи разорвал заветный конверт. В середине тоже голубой листок с розочками и явственным запахом «Лебяжьего пуха».
Мгновенная радость, а за ней стоя боли.