— Родная, вы уж и мне отпустите, что полагается… А то вот сейчас, сейчас, при генеральше, на коленях стоять буду, и лбом стукаться об пол, как старообрядцы перед Праскевой-пятницей…
Она строго сдвинула брови.
— А старообрядцев вы оставьте в спокойствии, — сурово сказала она: может, я сама старой веры?
Пенсне у него соскочило с носа.
— Простите, простите! я не знал! — залепетал он. — Я сам религиозный человек. Я с детства привержен к православию.
В полутемной прихожей застукали бутылки, зашелестили платья. В гостиную вошла маленькая женщина с растерянным лицом и одной прямой, другой выведеной дугой бровью. Она держала головку на бочек и старалась сделать улыбку, как можно приятнее.
— Это опять я, — нежно заговорила она. — Я думаю, я вам так надоела?
— Что вы, генеральша! По нужде видимся. Позвольте познакомить. Господин Заливников. Знакомы?
— Вы Марье Федоровне Заливиной не родственник? — осведомилась она.
Он приосанился.
— То Заливины, — внушительно поправил он. — А я — Заливников. Я с Марией Федоровной даже не в свойстве, — продолжал он. — Она из рода Заливиных, а я — Повал-Заливников. Тот род новый. А наш — старый.
V
— Ну, как ваши детки? — осведомилась хозяйка.
Генеральша махнула рукой.
— Не спрашивайте! Заботишься о них, ночи не спишь, а что будет — неизвестно. Куда мы идем? Вы, мосье, не знаете, куда мы идем?
Он изобразил на лице беспокойство.
— А кто же это знает?
— Никто не знает! Самое ужасное, что никто не знает! И самое ужасное, что нет прессы. А если б были газеты, было бы хуже, потому что мы умерли бы от горя. А теперь мы живем впотьмах, в склепе, и как будто на что-то надеемся. Как будто иногда что-то забрежжит в далекой-далекой дали. Вам, Пелагея Павловна, не брежжит иногда?
— Уж чэго тут брежжить! Козы, вон, трясут ушами, и так на тебя смотрят, что ажно жуть берет.
— Да, вы правы, — жуть берет. Особливо дети. Вот такая девочка, в фильдекосовых чулках идет по морозу и кричит: «я хочу призывное™!». Так-таки и кричит: «я хо-чу при-зыв-ности»! Я чуть бутылку не выронила. Хотела спросить: кто же твой папаша? — да махнула рукой. Теперь ецмое лучшее на все махнуть рукой.
— Я давно махнула, — подтвердила Пелагея Павловна.
— Три поколения испорчены. Ну, не три: скажем, — два. Два изъедено червоточиной в корне. У вас, monsieur, нет детей? Да, вы счастливы, что неженаты! Теперь дети, — это самый тяжелый крест. Особливо для вдов. Что дети видят, какой пример? И как странно нынче изъясняется молодежь в любви! В наше время так не изъяснялись!
— Уж куда тут, — вставила Пелагея Павловна.