По окончании работы, в которой и я принимал не малое участие, я почувствовал такое изнеможение, что Абдуле пришлось полунести меня домой и закатить новую дозу хины. Ночь не обошлась без кошмаров, чему особенно содействовал хохот гиены и лай шакалов, почуявших в плотно запертой хижине засыпанный труп. Да и с гор, заросших тропическими дебрями, подступавшими стеною к побережью, доносились крики обезьян и чудилось даже рыканье тигра. Но к утру все стихло, и я уснул очень крепко. Освеженный сном, я велел Абдуле готовиться к отъезду, решив перевезти сирену в насыпанной песком лодке в Обок, а сам поспешил к хижине, боясь найти морскую деву потревоженной зверями.
Каково же было мое изумление, когда у дверей я увидел огромную толпу туземцев, а среди них трех европейцев, в шлемах с белыми клеенными тюрбанами, и обоих рыбаков, благоговейно слушавших иностранца, изъяснявшегося по-самолийски. Увидев меня, один из иностранцев быстро пошел мне навстречу и отрекомендовался по-французски: — Капитан Н… — Я назвал себя.
— Это вы засыпали ее песком?
— Я. А что?
— Да она начала портиться, а мы дали за нее огромные деньги.
— Какие деньги? Я купил ее за сто реалов.
— С нас они спросили две тысячи, а мы сторговались за триста.
— С меня они хотели тысячу и уступили за сто. Сирена моя, я заплатил за нее сразу все уговоренное.
— Они говорят, что взяли с вас сто реалов только за осмотр.
— Мошенники! мой слуга сторговался с ними.
— Разве он говорит по-самолийски?
— Нет, но он тоже магометанин, а они все как-то понимают друг Друга.
— На этот раз видно не поняли, и мы купили чудовище (мою-то дивную сирену!) и привезли все, чтобы упаковать его, — бочку с селитрой и солью, и смолу, чтобы залить ее.
— Но позвольте! Я уже снесся с нашей Академией Наук! — соврал я.
— Ваша Академия должна будет уступить свои притязания нашей. Мы вчера уже имели ответную депешу и сейчас отправляем этот монстр в Париж.
Подошел Абдула и так и ахнул, когда я сообщил ему, что протестовать теперь лишнее, и что рыбаки нас надули. Увидав его, рыбаки куда-то исчезли. Я указал татарину на стоявшую открытую бочку.
— Такой красивый барышня, и как балык солить! — закачал он головой. — Бедный морской барышня! Ай-ай-ай!..
В эту минуту вынесли сирену, но в каком виде! Лицо почернело, руки вспухли, хвост обмяк, чешуя поблекла. Ни следа вчерашней трогательной красоты! В бочку уложили не морскую деву, а тюленеобразное, почти отвратительное чудовище, от которого уже шел трупный запах. Я отвернулся и хотел распрощаться, когда капитан любезно предложил место в своей моторной лодке. Конечно, я с радостью согласился и пошел с Абдулой укладывать вещи.