Он ворвался в ресторан “Соловей”, мокрый от пота, в куртке, повязанной на бедрах, с всклокоченными волосами, зато напрочь избавившись от головокружения. Вейренк чинно сидел за столом с Ирен Руайе и Элизабет Бонпен, которая держала подругу за руку. Они уже пообедали, только Элизабет, одетая во все темное, как будто она уже была в трауре, не притронулась к своей тарелке.
Ирен как привилегированная особа тут же поднялась, чтобы поприветствовать “своего” комиссара. Вейренк ей нравился, но она отдавала безусловное предпочтение Адамбергу – с тех самых пор, когда он угостил ее горячим шоколадлом в “Звезде Аустерлица”.
– Что с вами стряслось? – спросила она с легкой тревогой.
– Я бежал.
– Пресвятая Дева! Куда? У вас поранены щеки.
Адамберг провел руками по лицу и обнаружил, что пальцы у него в крови. Он не почувствовал, как исцарапался о ветки орешника. Вейренк молча протянул ему бумажную салфетку, Адамберг пошел в туалет отмывать лицо и шею и вернулся еще более мокрым.
– Извините, – сказал он, подсаживаясь к ним за стол.
– Мы понимаем, столько волнений! – прошептала Ирен.
– Как он? – обратился комиссар к Элизабет Бонпен.
Она вновь залилась слезами, и Вейренк тут же протянул ей бумажную салфетку: он заранее попросил принести целую стопку.
– Состояние у него не очень хорошее, – ответил он комиссару.
Элизабет сидела, закрыв лицо руками. Незаметно для нее Вейренк нацарапал несколько слов на салфетке и пододвинул ее комиссару: “Гемолиз, уже начался некроз внутренних органов. Огромная доза”. Адамберг спрятал записку, вспоминая слова, которые сказал на прощание умирающему: “Пока, Вессак”.
– Что, нет никакой надежды? – спросила Элизабет, поднимая голову.
– Нет, – ответил Адамберг. – Мне очень жаль.
– Но почему?
– В этом году инсектициды, судя по всему, увеличили токсичность яда пауков-отшельников. Или все дело в жаре.
Слово мужчины.
– Мадам, вы должны мне помочь, – продолжал он. – Нам нужно найти, где прячутся эти пауки. Это правда, что Оливье почувствовал укус снаружи, перед калиткой?
– Да-да. Он сказал: “Черт!” Он так сказал, потом почесал руку пониже плеча.
– И никто больше этого не видел? Может, какой-нибудь мужчина, женщина или хоть ребенок?
– Мы были одни, комиссар. На этой дороге после шестичасовой вечерней службы не встретить ни души.
– И еще один вопрос. Оливье любил рыбалку?
– Он ходил на озеро каждое воскресенье, комиссар.
Адамберг сделал знак Ирен, что они оставляют их наедине. Комиссар поднялся, Вейренк – следом за ним. В “Соловье” продавали табак, и Адамберг купил пачку любимых сигарет Кромса.