«О-па, вот это достойный финал безрассудного поступка».
Но в глубине своей сладкой души, она была рада, что ЭТО не случилось, и, что более важно, ей не пришлось возвращаться назад.
«Они, наверное, думают, что меня уже нет в живых. ХА. Я еще их всех переживу, — Марфинька огляделась, — конечно, не витрина супермаркета, но и здесь можно жить».
Так прошло много времени, без света, без единой живой души, только паучки иногда пытались включить Марфиньку в свой архитектурный ансамбль, но она откатывалась. Ей уже давно не о чем было поговорить даже самой с собой, интересов и тревог у нее тоже не осталось.
И вот однажды, когда она уже не различала течения времени, щетка зацепила ее, а она не стала избегать этого, и потащила Марфиньку на свет божий. Очнувшись, она заметила, что ее некогда прекрасный фантик потерял форму и цвет, и что у нее довольно жалкий вид, но ее это уже не волновало, как прежде.
В это мгновение махина обрушилась на нее и расплющила. На самом деле, на нее случайно наступили, сладкие внутренности прочно прилипли к тапочку. На нее наступали снова и снова, до тех пор, пока она не превратилась в потерявший пристойную форму блинчик.
Все кончено, она раздавлена, фантик порван. Но это был еще не конец, ее заметили и соскоблили. Что же случилось дальше?
Ее, особу нежно шоколадную, растерзанную и растоптанную, бросили в зловонное мусорное ведро, где ей никак было не место. Увы.
Какая же мораль у этой сказки? В сказках обязательно должна быть мораль, так какая?
Я думаю, Марфинька со мной согласилась бы в том, что не надо пытаться обмануть собственную судьбу и думать, что ты умнее всех. В попытке опередить события каждый получает дополнительные испытания.
И не отрывайся от коллектива!
Александр плакал, в старческих глазах почти не было влаги, просто щипало глаза, а может, он забыл, как это делается, но все равно это было приятно. Вдруг он понял, что слезы — это удовольствие, которое сопровождает процесс освобождения, очищения. Кажется, будто внутри как-то сразу освободилось огромное количество места для чего-то хорошего. Ведь человек не плачет в ужасе, в гневе, в злобе, нет, во всяком случае, это были не те слезы.
То, что раньше, треть жизни назад, выглядело баловством и было написано, как ему казалось, от творческого бессилия, теперь обернулось глубокой и зрелой притчей. Только теперь Александр смог оценить то, что было переведено на несколько иностранных языков, и ему не было за это стыдно. Он считал себя бездарным и был не прав, и это было тоже очень приятно.
Когда-то очень давно, еще до приезда в этот мандариновый рай, он смирился с тем, что никогда не сможет стать серьезным писателем. И с тех самых пор он не вспоминал о своих попытках, никогда не читал ничего из своего, а в последние годы и чужого тоже. Наверное, поэтому он только сейчас обнаружил, что очки для чтения ему бесконечно малы и необходимо заказать новые. Возможно, именно от усилия глазных мышц и выступили эти скупые слезы, а вовсе не от нахлынувших воспоминаний, но ему не хотелось так думать.