— Да-да! Что вы на это скажете?! — взвилась Вики. — Или, по-вашему, принудительная эвтаназия детей — тоже акт гуманизма?
— Безусловно, — невозмутимо процедил незнакомец в сером. — Ведь речь идет о жизненно неполноценных детях с тяжелыми генетическими отклонениями. По закону каждый гражданин конфедерации наделен правом произвести на свет лишь одного-единственного ребенка. И кого бы выбрали вы? Умного, здорового ребенка, который будет радовать вас своими успехами и достижениями, или слюнявого имбицила, который нуждается в посторонней помощи даже для отправления естественной нужды?
— Это не вопрос выбора, — пролепетала Вики. — Как можно отказаться от своего ребенка?
— От которого из них? От неизлечимо больного? Или от того, кто мог бы появиться на свет, если бы слабоумный брат не занял его место?
— Так нельзя… Это неправильно!
— Да оставьте же, наконец, ваши выдуманные идеалы и взгляните правде жизни в лицо! Долгие годы ложные гуманистические ценности тормозили развитие общества, вынужденного опекать всех сирых и убогих. Вместо того, чтобы идти вперед, мы все время оглядывались на отстающих. Наша великая нация превратилась в слабых, больных нытиков. Только сильные духом и телом имеют право жить и оставить след на земле!
— А остальных, значит, на свалку? Как ненужный хлам? — не выдержал я.
Лицо Рольфа осветилось радостью.
— А-а-а, вот и виновник торжества! Ну, как настроение, именинник? — он дружески ткнул меня локтем в бок. — Господин Шаллмайер, позвольте представить: тот самый Кристобальд Фогель, за здоровье которого мы сегодня пьем.
— Очень рад, — поджав тонкие губы, процедил незнакомец в сером, раздосадованный тем, что его прервали на полуслове. — У вас, молодой человек, как я погляжу, есть собственное суждение на этот счет?
Рольф выпучил глаза, умоляя меня не ввязываться в спор, но промолчать я уже не мог.
— Я знаю, что предписывает закон о генетической чистоте, господин Шаллмайер. Я сдал этот раздел на «отлично». Но я считаю, что нельзя сбрасывать человека со счетов только потому, что у него не хватает какой-то дурацкой хромосомы! А может, она станет великим художником?!
— Мы говорим сейчас о ком-то конкретном? — под пристальным взглядом Шаллмайера я почувствовал себя так, словно он навел на меня дуло пистолета.
— Нет, разумеется, нет, — заверил я. — Это так, образно выражаясь… Просто обидно, что из-за разграничения по категориям я никогда не стану астронавтом. У меня ведь астма.
Я закашлялся. Шаллмайер побледнел. Ха, этот хлыщ боялся заразиться моей астмой, как если бы это был банальный грипп! Безуспешно борясь с приступом жестокого кашля, я обвис на его рукаве.